Я один из бессчётно многих. Единица из полутора десятка миллионов обитающих в этом городе — мужчин и женщин, молодых и стариков, менеджеров и безработных, русских и не очень. От меня никогда ничего не зависело, я никогда ничего не решал — поэтому постепенно начал сторониться всякой ответственности.
Когда мои сверстники с бритыми тифозными затылками приковали себя наручниками к ограде какого-то там министерства — не дочитав о мотивах их поступка в ленте новостей, я закрыл закладку браузера и продолжил дрочить на просматриваемую пятый раз порнуху. Из клипа Шнура задним числом я узнал, что поблизости от моего дома есть такой Химкинский лес, о который ломают копья строители, экологи, эксперты, бандиты, депутаты и антифашисты с травматическими пистолетами. Но мне не было никакого дела до леса, в котором я даже ни разу не бывал. А когда одним зимним вечером тысячерукая, дышащая ненавистью масса фанатов всех московских клубов выползала на Манежную площадь, требуя расправы над убийцей их товарища — тогда я выползал из-под стола в ресторанчике неподалёку от той самой Манежки, где отмечал 20-летие друга.
Так было до того памятного декабря, когда началось. Казалось, началось для всей страны, но началось главным образом для меня. Я оделся потеплее и пошёл туда, где рождались настоящие новости в интернете и вечерних выпусках на Первом — становясь затем темами для пересудов моих друзей в вечернем чатике и коллег на работе. Я пошёл на площадь, как на праздник истории, который до этого памятного дня проносился где-то совсем поблизости — но, всё таки, мимо меня. Я шёл по оцепленному со всех сторон полицией и войсками живому корридору; и вместе со мной, то обгоняя меня, то вновь замедляя шаг, шли другие люди. Их было много, очень много. Потом даже по телевизору скажут, что десятки тысяч. Мне казалось, что больше.
В одном из мест, где живой корридор, будучи вынужденным пересекать улицу, сузился, я представил себе, что он — как песочные часы, и люди — этот бесконечный поток разных, непохожих друг на друга людей — будто песчинки, перетекающие из одного сосуда в другой.
Затем в моём календаре праздники истории стали появляться регулярно. Я продолжал оставаться одним среди тысяч незнакомых мне людей, но уже в каком-то ином, преобразившем меня качестве. Теперь я был не просто кривой палочкой, написанной дрожащей рукой первоклассника на белом листе прописи. Рядом со мной чья-то рука выводила всё новые и новые палочки, они становились всё ровнее и чётче, вот ими оказалась заполненной уже целая страница, а дальше… Дальше, на следующей странице, из дрожащих жалких палочек сложились цифры, из цифр складывались числа, а из чисел складывались первые простые математические операции, записанные языком символов, в основе которого лежала та первая, одинокая и неуверенная палочка.
Я никогда не был впереди, ведь всё ещё внутренне сомневался в себе. Я довольствовался тем, что я просто нахожусь в этом водовороте песчинок, отсчитывающих, одна вслед другой, одна вслед другой, оставшееся кому-то там, наверху, время.
Когда 6 мая, рядом с тем самым местом, где полгода тому назад я впервые попал в эти песочные часы, началась настоящая бойня — я прятался в стороне от схватки, высматривал, ждал, болел за тех, кто в этот день был смел — и не уходил, твердя про себя: «Не время!». Когда десяток этих смельчаков бросили за решётку — я не произнёс ни слова в их поддержку вслух, на улице, довольствуясь теми высказываниями, что в эти дни начинали свою виртуальную жизнь в интернете. Было не время. Но я всегда помнил о песочных часах и знал, что рано или поздно я проскочу через этот, пугающий меня, но заветный мне перешеек — и песка в верхнем сосуде станет на одну песчинку больше.
15 сентября я снова пойду на Марш Миллионов. И пусть поскорей приходит моё время.
voron14