— Насколько часто лично вам удавалось видеться с родными?

— Для того, чтобы получить свидание, родственник должен прийти сначала в Следственный комитет, а потом еще получить разрешение в суде. В моем случае это обычно была жена. У нас получалось видеться стабильно раз в месяц. «Свиданка» длилась примерно час. В отличие от европейских стран, в России во время свидания родственники отгорожены друг от друга двумя стенками, стеклами, решеткой и говорят по телефонной трубке.

Мне удалось пообщаться с человеком, который был экстрадирован из эквадорской тюрьмы в Россию. Он рассказывал об условиях содержания в эквадорской тюрьме. Там в течение дня камеры открыты, люди передвигаются по коридорам, пересекаются, общаются, выходят на крышу. На крыше находится спортплощадка, можно подышать воздухом под открытым небом. Свидания с родственниками проходят за одним столом — можно друг друга потрогать, обнять, поцеловать. Вроде бы страна латиноамериканская, к золотому миллиарду не принадлежит, но тем не менее условия созданы более гуманные.

— Изменились ли за время заключения ваши политические взгляды?

— Нет, моя картина мира, взгляд на то, как должны быть организованы государство и общество, не изменились. Единственное, еще в первую неделю, когда я только попал в тюрьму, у меня изменилось восприятие людей, находящихся в заключении. Существует распространенный стереотип, что это какие-то совершенно иные люди. На самом деле в тюрьму попадают такие же люди, как мы сами. Никаких различий нет.

— Собираетесь ли вы участвовать в политической жизни?

— Я симпатизирую определенным политическим силам и считаю просто необходимым для оздоровления государственности и стабилизации ситуации в стране участие в легальном политическом процессе. Я собираюсь участвовать в политической жизни, но в какой форме — я пока не могу сказать.

— Насколько я знаю, вы симпатизируете национал-демократическим силам?

— Да, мне близка «Национально-демократическая партия». В европейских странах подобные партии встроены в политические системы, успешно участвуют как в местных выборах, так и в выборах в Европарламент, что было продемонстрировано в мае этого года.

— Большинство «болотников» придерживаются левых взглядов. Наверняка вы много спорили?

— Да, мы много общались, много спорили (улыбается). Но мне показалось, что вопросов, по которым у нас общая платформа, было больше, чем вопросов, по которым точки соприкосновения найти было сложно.

— А какие вопросы вас «раскалывали»?

— Во-первых, тема миграции. Левые этот вопрос игнорируют, призывают не актуализировать эту проблему во избежание нарастания межэтнического напряжения или вспышек ксенофобии. У национально-демократических сил есть сформулированный ответ на этот вопрос.

Вторая тема касается сексуальных меньшинств. Некоторые левые здесь достаточно радикальны. Мы в основном обсуждали французскую ситуацию в связи с принятием закона об усыновлении детей однополыми семьями. Например, Николай Кавказский утверждал, что однополые пары имеют право усыновлять детей и такой ребенок вырастет психически и нравственно здоровым. Я же считал, что однополые пары имеют право на существование, но это не брак в полном смысле. Во Франции это называется «гражданский союз».

Я отнюдь не являюсь сторонником гонений на сексуальные меньшинства, но в тоже время считаю принятие закона, разрешающего усыновление однополым семьям, подрывающим стабильность.

Еще одна проблема, о которой мы спорили — границы социального государства: что оно на себя должно брать, какие должны быть статьи расходов. Среди наших «подельников» есть даже сторонники национализации большинства предприятий.

Я, естественно, склоняюсь к такому типу экономики, в котором будет уравновешена и рыночная сторона, и роль государства. Важен не характер собственности, а то, насколько эффективно используется эта собственность. То есть какие-то сектора могут оставаться под влиянием государства, а какие-то лучше отдать в частные руки.

— Российскую оппозицию раскололи события на юго-востоке Украины. Как вы относитесь к этой ситуации, кого поддерживаете?

— Я следил за событиями до июля, когда упал «Боинг». Я считаю, что происходящее на Украине является продолжением распада Советского союза. В состав Украинской ССР были переданы русские области. И через 90 лет мы видим результаты. В 1991 году произошел распад по административным границам. Сейчас произошла национальная революция привела к созданию более гомогенного украинского государства. И те, кто никак не вписался в новую украинскую нацию, подвергаются сегрегационным и деформационным процессам. Это не могло не вызвать протест со стороны населения. Проблема в том, как реализовать план без кровопролития и усугубления ситуации. Мне виделось два варианта. Украина превращается в федеративное государство, либо юго-восточные области образуют Новороссию. Тогда Украина станет второй Боснией и Герцеговиной. Это неудачный пример. Удачный — Бельгия.

Но Украина пошла по пути гомогенного государства. Тогда возник другой вариант — присоединение к России. Но это вызовет дальнейшие санкции со стороны ЕС и США. Все, что происходит сейчас на юго-востоке, является результатом советской национальной политики. Но проблему защиты русских соотечественников за рубежом это не снимает. И Россия должна иметь продуманную политику поддержки соотечественников. Такая политика есть, например, в Венгрии. И она не должна выражаться во вводе войск. Для этого нужна программа репатриации русских и представителей всех других этносов, проживающих в России.

— Что бы вы посоветовали сейчас людям, которые пытаются изменить ситуацию в России к лучшему? Чем сейчас стоит заниматься?

— В свое время мне импонировала концепция итальянского коммуниста Антонио Грамши о необходимости культурного господства. Большой успех будет иметь та политическая сила, у которой есть интеллигенция, способная создать ценности, которые будут культурой всего народа. Поэтому если оппозиция наладит производство культурных ценностей: книг, фильмов, прессы, различных символов, которые будут восприниматься большинством «как свое» — тогда такая политическая сила будет иметь успех.

Оппозиция делала ряд ошибок, их следовало бы исправить. Система критиковалась через одного человека, ее олицетворение — президента Владимира Путина. Этот человек имеет огромную поддержку. Он пришел к власти в начале 2000-х как спаситель страны. Этот образ усердно и долго создавался политтехнологами, его окружением, им самим. Его представляли, как человека, который наведет порядок после смуты 90-х. Российской оппозиции следовало бы обратить свою критику в большей степени на бюрократию. Потому что уровень отторжения чиновников достаточно высок, порядка 60% населения считает, что у нас коррумпированная элита. «Плохие бояре — хороший царь». Поэтому лучше обратить конструктивную критику на чиновников, на коррумпированную кланово структурированную номенклатуру.

— И как это делать?

— В любых законных формах (смеется). Почему Алексей Навальный приобрел такую популярность? Он нашел слабое место в номенклатуре. Ее коррумпированность. Его расследования — правильный и эффективный инструмент.

— Как вы сейчас оцениваете свой выход на Болотную 6 мая 2012 года? Не жалеете об этом?

— Когда меня спрашивали об этом в тюрьме, то я отвечал: нет, не жалею, потому что я реализовал свое право, записанное в Конституции.

Алексей Бачинский