Утром в апреле сего (2015) года житель города Ставрополя гражданин РФ Виктор Краснов проснулся от стука в дверь. За дверью он обнаружил представителей следственного комитета и отдела «Э» в сопровождении бойцов СОБРа и понятых. Тихому горожанину, медбрату по образованию, безработному, перебивающемуся случайными заработками, живущему с мамой, никогда не имевшему дел ни с преступным миром, ни с государством, ни с денежным бизнесом, увидеть у себя на пороге столь грозную компанию было, мягко говоря, удивительно. Однако, как выяснилось, служители закона не ошиблись дверью — они пришли бороться с экстремизмом. Как бы почувствовали себя вы? Вы, человек, гражданин, так же тихо живущий, занимающийся своими делами и точно знающий, что никакой вы не экстремист? Удивились бы? Вот и Виктор удивился. Он-то тоже точно знал, что не экстремист. Но у следователей было иное мнение. Они обыскали жильё, изъяли компьютер и прочую коммуникативную аппаратуру и — внезапно — нашли в только что выстиранном костюме три боевых патрона. Виктор уверяет, что никаких патронов у него отродясь не водилось и что, видимо, их подбросили для убедительности, для «массы». С патронами, похоже, и в самом деле было не совсем чисто, потому что по их поводу дела возбуждать не стали — «в виду незначительности угрозы». То ли представители властей опасались, что не смогут пришить эти патроны к делу без сучка и задоринки, то ли решили, что хватит и основного инкриминируемого Виктору преступления. Что же это за преступление? Всё очень просто — то самое, которое можно навесить, думаю, на почти любого читателя нашего сайта, на добрую часть пользователей соцсетей и прочих интернет-площадок для общения, а также на изрядное число известных публичных персон — Виктор Краснов «оскорбил чувства верующих».
Вся суть богохульничества тут.
А мы ознакомимся с «экспертизой» по делу:
Посмотрим, что направлено на экспертизу?
У меня перед глазами то самое постановление. В нём написано: «Поставить перед экспертами следующие вопросы: — Содержатся ли в представленных текстах…» И далее — внимание — приводятся подряд только реплики Виктора Краснова и ни одной реплики его оппонентов и других участников дискуссии. То есть, начисто проигнорирован диалогический характер речевой ситуации, цитаты вырваны из контекста. Любой первокурсник филфака, хоть сколько-нибудь всерьёз относящийся к своему предмету, скажет вам, что диалог принципиально отличается от монолога: это взаимодействие нескольких говорящих, все участники являются в нём, в том числе соавторами фраз друг друга, т. к. влияют на речевую ситуацию, так или иначе побуждая собеседника говорить так, а не иначе. Ладно, оперуполномоченный не лингвист и не обязан это понимать, но эксперты…
Да, собственно, какие же поставлены перед экспертами вопросы? А вопросов всего… один: «Содержатся ли в данных текстах… психологические и лингвистические признаки унижения достоинства (оскорбления) человека по признаку его религиозной принадлежности или отношения к религии?» Интересно, между прочим, почему поставлен именно такой вопрос? Ведь если цель экспертизы — установить, присутствует ли в действиях подозреваемого состав наказуемого, то есть предусмотренного той или иной статьёй УК, преступления, логично было бы задавать вопросы о действиях, описываемых этой самой статьёй. Очевидно, что инкриминировать Виктору Краснову в результате экспертизы предполагалось (и потом так и было сделано) деяния, названные преступными в ст. 148, ч. 1. Так и надо было бы спрашивать экспертов:
1) Являлись ли действия подозреваемого публичными?
2) Выражали ли они явное неуважение к обществу? (Это важный момент, я считаю: не к двоим собеседникам и даже не к целой религиозной конфессии, а к обществу, как в статье).
3) Совершались ли они в целях оскорбления религиозных чувств верующих? (То есть, не «содержатся ли признаки унижения по признаку», а именно была ли цель оскорбления именно религиозных чувств).
Но задан был, как видим, совсем другой вопрос.
Для проведения экспертизы назначены три специалиста: два психолога со специализацией «Исследование психологии и психофизиологии человека» и один лингвист. Такое соотношение уже немного странно: всё-таки исследовать предполагается текст. Далее: стаж работы единственного лингвиста в команде экспертов — с 2014 года. А исследование начато в феврале 2015. Хорошо, допустим, что до того, как стать судебным экспертом, этот человек многие годы занимался анализом текстов и преуспел. Посмотрим на саму экспертизу.
По идее, получив для исследования бессвязный набор реплик, вырванных из диалога, настоящий эксперт должен был бы завернуть бумагу обратно в ЦПЭ с понятным комментарием и просьбой представить полные тексты бесед. Сделано ли это? Нет. Эксперты берут то, что им прислали, и начинают «исследовать» (в кавычках, потому что просто назвать это исследованием у меня язык не поворачивается, я всё-таки филолог по образованию).
Первая часть «исследования» — «анализ» коммуникативной ситуации. Приведу его полностью:
В качестве объектов на исследование представлены высказывания пользователя социальной сети «Вконтакте» с ником «Виктор Колосов», размещенные в сети Интернет.
Процесс Интернет-коммуникации, реализуемый в рамках социальной сети, является публичным, открытым для всех или ряда пользователей, т.е. адресатами данного сообщения может быть достаточно широкий круг посетителей Интернет-страницы (аккаунта).
Всё! Это, чёрт побери, всё! И это называется «анализом коммуникативной ситуации». Коллеги, ну так нельзя. Ни слова о том, что послужило триггером возникновения ситуации, ни единого — о том, сколько персонажей находились в ситуации коммуникации, остальные участники не рассматриваются в «исследовании» вообще. Соответственно, не анализируется их социально-психологическая и коммуникативная компетентность, их ролевые модели. Ничего не сказано об интенции высказываний остальных персонажей. О том, соблюдали ли они локально принятые в социуме (субсоциумах) конвенции бесконфликтного поведения. По поводу последнего, кстати, мы точно знаем, что — нет, т. к. как минимум одну реплику первого собеседника Виктора, Дмитрия, вполне можно интерпретировать как угрозу физической расправы (вот эту: «Виктор, будь ты в реале моим собеседником,я бы вразумил тебя»), а интенцию той его реплики, на которую Виктор Краснов впервые отреагировал, — цитату из «Послания к коринфянам», приведённую в ответ на текст о главенстве в семье, — безусловно, сочли бы социально неприемлемой очень многие люди: как минимум, атеисты, феминистки, просто убеждённые сторонники равноправных отношений в семье и между полами, просто люди, не признающие над собой никаких «господ» и сами не считающие для себя возможным выступать в качестве таковых. Наконец, не стоит упускать из виду, что локальная коммуникация в наш информационный век по умолчанию включена в общественную дискуссию в целом, в большую социальную ситуацию. А последняя сегодня такова: на территории России действует дискриминационный закон (да, я опять о статье 148 УК, вот тут, по ссылке — http://22century.ru/docs/insulting_religious_feelings — подробнее о том, почему он дискриминационный), государство потакает ограниченной группе интересантов в лице нескольких клерикальных сообществ, называемых «традиционными», под видом «защиты свободы совести». При этом свобода совести атеистов, антиклерикалов, агностиков, светских людей и даже приверженцев религий, не попавших в число «традиционных», не только не защищается, но даже преследуется. Защищается будто бы некий фантом «религиозных чувств» (что защищается на самом деле — об этом позже), но предполагается, что неких симметричных «чувств» у представителей внерелигиозных сообществ нет и быть не может и защищать там нечего. В такой ситуации в масштабах страны любая локальная коммуникативная ситуация с участием так называемых верующих с одной стороны и антирелигиозно настроенных людей с другой в принципе несёт в себе зерно конфликта: атеисты логично могут ощущать прессинг дискурса, отягощённый железной рукой государства, и элементарно нервничать, стремиться защищаться, пусть даже где-то и нападая. Всё это было проигнорировано. «Эксперт» ограничился констатацией факта, что коммуникация происходила в интернете. Спасибо, кэп.
