Да, там тоже пролилась кровь. Там тоже местные красные, большевики попытались захватить власть. Была очень короткая гражданская война с привлечением германского принца в качестве короля Финляндии. Как во всякой гражданской войне, было много сумятицы, суеты, но в итоге именно Маннергейм в эти очень сложные годы не позволил внедриться туда большевизму, хотя большевизм был совсем рядом. В этом его историческая заслуга, можно сказать, божественная миссия. И финны благодарят его, прежде всего, за это.

Ведь если говорить о нем как о военном деятеле, так ведь он не обладал властью. До начала Второй мировой войны он был всего лишь председателем военного совета. А кто такой председатель военного совета? В период опасности для страны собирается военный совет, на нем о чем-то рассуждают, а председатель сидит и слушает. По сути, на нем не лежит вина за то или иное участие Финляндии во Второй мировой войне.

–​ Существует мнение, что Сталин не тронул Маннергейма и вычеркнул его из списка обреченных на смерть. Это, кстати говоря, еще один аргумент противников увековечения имени маршала.

– Это одна из легенд, нет никаких документов, подтверждающих это. А если представить себе то, что было в 1945 году в Финляндии, когда, например, зять председателя Коммунистической партии Финляндии становится министром внутренних дел, или та же ждановская комиссия там хозяйничает и в экономике, и в политике…

Конечно, можно было расправиться и с Маннергеймом. Оттого, что с ним не расправились, а он уехал в Швейцарию, и возникла эта странная легенда о том, что Сталин, мол, учел его заслуги и так далее. Конечно, Сталин был, прежде всего, прагматик. Ему не нужен был Маннергейм после 1945 года. Они делали, что хотели, и не только в Финляндии.

Мы же сейчас совершенно вычеркнули из памяти, что бригады НКВД до 1947 года совершенно свободно рыскали по Франции, отыскивали наших эмигрантов, перемещали их в лагеря на территории Франции, причем охранниками в этих лагерях были энкавэдэшники. И только французские полицейские немного помогали эмигрантам.

Мы могли, конечно, сделать с Маннергеймом все что угодно. Если бы Сталин очень хотел его взять, то мы бы его достали и в Швейцарии, и где угодно. Но и Сталин прекрасно понимал ту роль Маннергейма, о которой мы с вами сегодня говорим, даже его роль в осаде Ленинграда.

– А какую роль сыграл Маннергейм в осаде Ленинграда?

– Вы не раз видели табличку с надписью: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!». Несколько таких надписей красноречиво говорят о том, что с северо-востока на город Ленинград в дни осады не падали бомбы и снаряды, не летели бомбить самолеты. Это совершенно очевидно, деваться некуда. Тут уж самые яростные противники Маннергейма не скажут, что это не так. Тем более что 23-я армия, которая стояла на Карельском перешейке в районе Сестрорецка, была сильно обескровлена. Там от дивизии оставались одни роты, а в дзотах и дотах сидели девушки. Жуков прекрасно понимал, что со стороны Финляндии ему ничего не грозит, и он взял массу войск из 23-й армии, которая практически стояла. Это документально подтвержденный факт. С той стороны нам не грозила опасность.

Второе, что очень важно. Гитлер решил, что этого полукольца недостаточно, потому что если водная преграда существует, то значит, это не блокада, а осада. Так это понимается в военном смысле. Когда мы говорим «осада Севастополя», но «блокада Ленинграда», то возникает какая-то неясность. И там, и там водное пространство было за нами. И тут возникает вопрос: почему через это водное пространство в течение августа-октября 1941 года не провезли ни грамма продовольствия? Я думаю, этот вопрос надо задать товарищу Сталину и товарищу Жданову, потому что это – очевидное преступление. И когда говорят «героическая осада» или «героическая блокада», то в этом слове «героическая» мне, прежде всего, всегда слышится слово «преступление», потому что ответственность за гибель более чем полутора миллионов людей лежит на Сталине и Жданове. Немцы – они враги, им положено осаждать…

Еще одна роль Маннергейма, которую мы должны вспомнить, заключается в следующем. Гитлер собирался большим кольцом через Свирь и Тихвин окружить Ленинград уже окончательно, и, если бы ему это удалось, здесь все попали бы в плен или умерли, но в этот период Маннергейм отказался участвовать в этой операции.

Противники маршала говорят нам, что он же воевал в Карелии, взял Петрозаводск. Так поймите, это же война! Во время войны иногда совершенно невозможно удержать войска. Когда финские части, бывшие под началом у Маннергейма, поняли, что в районе Сортавалы нет никаких заслонов, они стали продвигаться вперед. И это скорее не вина Маннергейма, а вина тех командующих, которые были в районе Петрозаводска и Сортавалы. Совершенно очевидно, что во время войны такое случается. Но мы говорим о его роли в судьбе Ленинграда, который он очень любил.

– Виктор, вам не кажется странным, что в установке мемориальной доски маршалу принимал участие третий человек в кремлевской иерархии – глава президентской администрации Сергей Иванов? А министр культуры Владимир Мединский вообще два года назад в одном из своих исторических произведений обвинил Маннергейма чуть ли не в убийстве полутора миллионов ленинградцев во время блокады… Как это понимать?

– Мединский – не очень глубоко образованный человек, поверхностный, но ловкий. Он может говорить и «за», и «против». Мы много раз видели и слышали такие примеры. Вопрос не в этом. Вы же понимаете, какая сейчас политическая ситуация… И присутствие руководителя Администрации президента здесь совершенно символично. Чему удивляться? Мы сейчас наводим какие-то мосты с Финляндией. Открытие доски – повод кого-то пригласить, кому-то что-то сказать, кого-то поблагодарить, у кого-то что-то попросить…

Хотя замысел этой доски был уже давно, как и доски Колчаку на Кадетском корпусе, но сейчас подоспел такой момент. Президент Финляндии – тоже живой человек, он тоже должен это знать. Так что политический момент вполне располагает к тому, чтобы эта доска появилась.

Другое дело, что появление такой доски с такими ошибками вызывает трагикомический хохот. И имя-отчество, и 1918 год – это нелепость, которая, на мой взгляд, оскорбительна и для маршала, и для тех, кто повесил эту доску, и для тех, кто это написал.