Как остановить исход русских с Кавказа. Спецкор «КП» Дмитрий Стешин отправился в Дагестан, чтобы выяснить, почему в этой многонациональной республике русские — исчезающий вид.

Родились на чужбине

Кизляр, как столица Терского казачьего войска, уже исчез. Город окончательно превратился в не самые лучшие образцы самоуправной ближневосточной урбанистики. Я навидался такого: курдский Эрбиль, приграничный египетский Эль-Саллюм или только что отбитая у боевиков сирийская Сальма. Жидкая черная грязь разлита по улицам ровным слоем — тротуаров нет, газонов и палисадников нет — они не нужны тем, кто по новой застраивал Кизляр унылыми частными особняками. Тысячи бессмысленных магазинчиков с одинаковым набором продуктов по почти московским ценам. В каждой лавке, уткнувшись в телефон, сидит молодая ханум в платке и черном глухом платье. Я тут, наверное, единственный покупатель за день, но я не интересую продавца. Вообще.

— Если их заставят платить налоги, 90 процентов таких магазинов закроют — зло и отрывисто говорит мне тетя Шура. Стучит консервным ножом, одним движением могучей руки вскрывая банки с домашней «консервацией». Шура — местная казачка в бог знает каком поколении, учительница, потом бывшая мелкая чиновница социальной службы Кизляра. Я напросился к ней в гости, и сейчас впитываю все обиды пасынков российской империи, родившихся на родной земле, которую когда-то освоили их прадеды, а под пенсию, вдруг оказавшихся на чужбине.

— Знаете, какое здесь приданое за невестой принято давать?

— Мерседес?

— Купленный диплом — это значит невеста умная. И розовую справку об инвалидности — значит, всегда с деньгами. И лавку, где она будет сидеть целый день между родами. Вы представьте у русских такие свадебные подарки, что люди скажут?

— Менталитет такой, пережитки, — я пытаюсь смягчить настрой собеседницы, чтобы за эмоциями не терялся конструктив.

— Я же помню, мы в школе, как проклятые сажали деревья, Кизляр был зеленый город. Был — уже все стравили и сгубили. У них — наоборот, все в себя, себе, в свой дом, в свой тухум (род, — авт.).

Шура бросает взгляд на настенные часы и продолжает:

— Сейчас нам с минарета прямо в окно проповедовать будут. Машины будут бросать поперек дороги — главное на намаз успеть, чтобы Аллах заметил, какой ты праведный. Еще двадцать лет назад не было такого. Кто в церковь ходил, кто в мечеть, кто какой национальности и не знали, не интересовались… А я и в церковь хожу и в бассейн. Сначала у нас устроили в бассейне «женский» день и «мужской». Но особо-набожные купаются в черных мешках. Бабы возмутились. Сейчас собираются устроить для женщин день «исламский» и «христианский». Чем это закончится?

— ?

— Думаете, много русских готовы жить в исламизированной стране? И так поуезжали все. Мне больше всего последних русских бабок жалко, которые за две тысячи рублей грязь перед магазинами вениками гоняют. С утра до ночи. Дети и внуки уехали, помочь некому.

— Сколько-сколько бабушкам платят? Две тысячи в день?

— В месяц.

Призрак казачества

Русские, как имперский и самый многочисленный народ, издавна были лишены общественных национальных организаций. Их с успехом заменяло государство, в данной местности — казачество и церковь. Я ищу в Кизляре два этих центра «русского мира». Навигатор заводит меня на улицу Карла Маркса — по ней и не скажешь, что ты в центре города: село-селом. Встречаю выбеленный каменный домик, без забора из профнастила, как тут принято. Четыре окна на фасаде смотрят прямо на улицу, проемы с завитушками и каменными кокошниками, стены толщиной в шесть красных кирпичей, кованые петли на ставнях — русская провинциальная архитектура 19-го века. В мутном, пыльном окне — бумажка со словом «Продается» и телефон. Набираю. Отвечает женщина, Ольга, она давно уже живет в соседнем Ставрополе. Спрашиваю, «почему уехали?», и собеседница взрывается:

— Все уехали! Потому и уехали! Устраивает, покупайте. Никаких «поживем, потом заплатим»! Сделка только через банковскую ячейку в Ставрополе и никак иначе!

Ольга бросает трубку.

Кизлярская церковь завалена цветами и пугающе-пуста. Новомучеников похоронили прямо в ограде храма, слева от входа, из цветочных стогов торчат простые деревянные кресты. В ста метрах от них — казачья управа. Я был в ней ровно 10 лет назад, когда ехал в Грозный — на первую пасхальную службу в только что восстановленной церкви — до границы с Чечней тут рукой подать. Судьба «чеченских» русских — печальный пример, из которого никто, конечно, не сделал никаких выводов.

Я очень долго жду атамана Валентина Иванова, говорить он не хочет:

— Сейчас модно поднимать проблемы русских-нерусских, выживают-не выживают. У меня свое мнение. Процесс идет не только в Дагестане. В сельской местности по всей России тоже идет. Люди просто ищут — где легче им жить. Но в Дагестане русским жить легче, потому что у русских здесь есть особый статус. Если ты не дурак или сволочь, работа тебе всегда будет. Могу привести массу примеров с фамилиями, и я в том числе. Я не дослужился бы в свое время до начальника милиции Кизляра и зама министра республики, если бы не был русским и не жил в Дагестане.

Объясняю атаману, что про русские общины на Кавказе пишу уже больше десятка лет, объездил регион весь, и приехал к нему, на 9-й день после расстрела у Кизлярской церкви специально, чтобы улеглись страсти и эмоции, а боль как-то утихла. Что делать-то дальше? Атаман бодрится:

— Были горячие головы, которые собирались куда-то идти, что-то крушить, митинговать… А смысл? От нас, именно этого и хотели террористы. Кричали на похоронах: «Война!». А что дальше? Мы не дадим расшатать ситуацию, мы уже ученые и опытные. Я же был начальником милиции города, когда Радуев в Кизляр зашел (чеченский полевой командир Салман Радуев напал со своей бандой на Кизляр в 1996 г. — авт.). Менты бежали на работу и попадали под пули, нормальные люди раненых спасали. А бездельники митинговали возле администрации: «Дайте нам оружие!». Моя точка зрения — этот вопрос поднимать вообще нельзя.

Была горькая правда в словах атамана — именно взрыва, бунта и беспорядков ждали организаторы расстрела. Не случилось. И в то же время, нет гарантий, что подобное не повторится. Спрашиваю атамана — сколько у него в реестре казаков? Говорит, что секретная информация. По моей информации — сотни не будет, смешная цифра. Спрашиваю о судьбе надтеречных казаков из Чечни. Говорит, что там казачья община самоликвидировалась из-за отсутствия казаков вообще. У меня нет сомнений, что подобная судьба ждет и кизлярских казаков. Управа, отремонтированная на государственные деньги — слабое утешение. Кажется, все это уже понимают, только вслух не говорят.

Первые стали последними

К последним здесь русским фермерам — семье Денисенко, меня везет кизлярский казак Сергей Пресняков. Тот самый, безоружный, который пытался отвлечь и увести террориста от храма. По дороге нас перехватывает съемочная группа, Сергей просит меня: «Ну, хоть ты-то меня не снимай!». Ему в тягость роль героя, хотя бы потому, что как всегда, во всех последних конфликтах в регионе, оружие было у кого угодно, но только не у русских. Мы с ним быстро подружились, летом Сергей собирается сплавиться по Тереку с казачатами, и я даю ему развернутую консультацию по снаряжению и организации похода (сам прошлым летом ходил в экспедицию «Комсомолки» по Волге на надувной лодке).