— Откуда взялся Ваш позывной?

— Просто был высосан из пальца. Хотя, было дело, я увлекался яхтами, даже построил одну своими руками.

— А что для Вас полк «Азов»?

— Это семья, в создании которой я принимал участие и горжусь этим. Это братство, зачаток нового народа, зерно будущего. Уникальность «Азова» в том, что он вобрал в себя представителей разных национальностей, но это люди связаны общей идеей, пониманием, что мир меняется, и в нем нужно найти свое место.

— Действительно, если взять полк, это люди различных профессий, различного возраста, говорящие на различных языках. Как можно было из этой, грубо говоря, компании пиратов слепить самое боеспособное добровольческое подразделение? В чем феномен Андрея Билецкого?

— У Андрея уникальный талант: он может объединять вокруг себя самых разных людей и дать им общую идею, общее направление. Он очень глубокий человек. В 2014 году он в военном смысле не понимал ничего. Было несколько людей, которые имели какой-то опыт, образование, понимание военных процессов, и был Андрей, который мотивировал, говорил с людьми, закладывал в них стремление к чему-то великому и готовность умереть ради этого. Эти постоянные беседы Андрея с людьми продолжаются и сейчас. Он сохраняет очень тесную связь с полком, постоянно туда ездит, выступает, делает людей лучше. В нынешнем обществе говорят о свободе, но это, скорее, свобода деградировать. Андрей говорит о том, что должна быть свобода самосовершенствоваться, о развитии нового народа, нового государства.

— Как Вы думаете, сможет ли он в будущем из страны сделать то же, что сделал из полка «Азов»?

— Все приходит с опытом и с пониманием. Изначально в «Азове» было меньше 50 человек с арматурой, пара дешевеньких машин. Все было искренне и по-настоящему, никто не занимался покупкой яхт на Ибице, домов Италии. За счет этой честности и вышел полк «Азов». Эффективность нашего распределения средств и ресурсов в разы выше, чем внутри Нацгвардии, и это дает результат. Потому что Андрей своим влиянием заставил людей стать лучше. Было же много других проектов, полков, батальонов, которые посыпались. У них тоже было желание действовать, были активные искренние ребята, но не было правильной накачки, накачки чем-то хорошим. Можно ли масштабировать «Азов» на страну? Да, можно. Нужно только время, и чтобы это соответствовало вызову времени и текущей ситуации. Допустим, сейчас благодаря Зеленскому маятник качнулся так, что такие, как мы, не очень-то нужны в нынешней ситуации. Все устали от войны, есть возможность уехать работать в Европу, «давайте попробуем как-то договориться». Но этот маятник качнется и в обратную сторону. Как только произойдет мировой финансовый кризис, работа для украинцев, которые уехали на заработки, закончится, и у них не останется другого выбора, как вернуться обратно. А это миллионы людей. И тогда они столкнуться с тем, что вернулись в стагнирующее государство. Им придется как-то включаться в процесс. И тогда, мы очень надеемся, ценности «Азова» удастся масштабировать.

— Какой день на войне Вам запомнился больше всего?

11 августа 2014 года, когда я лежал в поле. Тогда погиб муж Татьяны Черновол, Береза. Мы вытащили все трупы с поля, и я остался со своей группой наводить артиллерию. Лежал и вспоминал, что когда мне было 20 лет, я учил корректировку, но не мог тогда представить, что когда-нибудь придется осуществлять эту корректировку по-настоящему, лежа в 70 м от позиции. До этого я принимал участие в каких-то конфликтах, но это все имело характер какого-то легкого приключения. А тут, когда бьет тяжелая артиллерия, совсем другая ситуация.

— А как Вы относитесь к смерти на поле боя?

— Смерть — это неотъемлемая часть войны. Но вопрос в цене этой смерти. Она может быть бессмысленной, а может быть ценой какой-то победы, удержания, завоевания. Только в этом случае она имеет смысл. Пустые смерти — это трагедия.

— Правда ли, что когда страшно, люди обращаются к Богу?

— Все по-разному. У меня свое отношение к тому, что касается посттравматических стрессов и веры. Я считаю, что обращаться к Богу — это правильно. В этот момент человек просто делегирует право — что хорошо и что плохо — каким-то высшим силам. Основы веры правильные. Меня сложно назвать человеком верующим, я сам для себя решил, что хорошо, что плохо, и стараюсь держаться этих ориентиров. Но очень уважительно отношусь к тем, кто верит.

— В этом ужасе без юмора, наверное, совсем жопа?

— Опять же, у людей разная психология. Я не считаю это ужасом. Людей, которые собрались у меня в подразделении, я подбирал по определенным критериям: чтобы народ не пил, не курил, не употреблял наркотики. У нас на это было жесткое табу. Я у себя запрещал даже энергетики: реактивная психика — это плохо. Кайф каждый получал от ощущения, что он что-то смог. Страх — это хороший инструмент и допинг, чтобы что-то сделать. Тот, кто говорит, что не боится, либо врет, либо сумасшедший, и тогда он опасен.

— А что-то веселое вспомните?

— Что-то конкретное – сейчас нет. Но юмор начинался, когда произошел пик, а потом шел сброс адреналина.

— Если говорить о Вас до войны и после — это два разных человека?

— Нет, я остался абсолютно целостным, просто в каких-то вопросах стал больше разбираться. Целостность моего мировоззрения не меняется уже лет 20.

— Какую самую отъявленную небылицу про полк «Азов» Вы слышали?

— Их миллион! У нас никогда не было американских инструкторов, как любит писать вата. У нас никогда не было каких-то поляков, которые за нас воевали. Мариуполь не брали никакие десантники, его брали мы.

— Вы вернулись с войны, а здесь массе людей абсолютно пофиг, что Вы там делали. Как Вы к этому относитесь?

— Абсолютно спокойно. Ветераны, которые думают, что им кто-то что-то должен, что все должны относиться к ним, как героям, ошибаются. Нужно понимать, что это параллельные аспекты бытия.