Украинский неонацист: Главное — ненавидеть, а кого — евреи подскажут.

Почему и как становятся неонацистами? Насколько трудно покинуть праворадикальную среду? Интервью DW с бывшим ультраправым активистом из Украины Дмитрием Резниченко.

Дмитрий Резниченко — в прошлом один из самых известных ультраправых Украины. Будучи родом из индустриального Кривого Рога на востоке страны, он окончил факультет журналистики в Днепре и впоследствии стал популярным в праворадикальной среде блогером. Украинцам, незнакомым с субкультурой ультраправых, Резниченко запомнился, в первую очередь, многочисленными эпизодами уличного насилия.

Активный участник протестов на Майдане, после начала конфликта в Донбассе Резниченко добровольцем пошел на фронт. После участия в войне он, по его рассказам, постепенно отошел от неонацистской идеологии, а впоследствии стал критиком ультраправых — едва ли не единственным в Украине бывшим праворадикалом, кто открыто говорит о своем прошлом. Сегодня 37-летний Дмитрий Резниченко учится на психоаналитика и пишет книгу об опасности, которую несет в себе идеология ненависти.

DW: Дмитрий, как ты стал ультраправым?

Дмитрий Резниченко: Главное, что требуется для того, чтобы стать ультраправым — это труднообъяснимая, бессознательная, но всепоглощающая ненависть ко всему миру вокруг. Когда я был студентом, я прочитал «Бойцовский клуб» Чака Паланика. Он широкими мазками обрисовал ощущение ненависти к миру — ненависти к эпохе, какой бы хорошей она не была.

Я начал путь насилия с бойцовских клубов. То есть там, куда ты приходишь к незнакомым людям, и вы бьете друг друга — просто потому, что у вас много агрессии и ее надо куда-то девать. Но опять-таки, на каком-то этапе ты понимаешь, что такое взаимное избиение ни к чему, по правде говоря, не ведет — кроме как к тому, что вы калечите друг друга. Поэтому начинаешь искать. Мне в руки попал Гитлер (книга Гитлера «Mein Kampf». — Ред.), он объяснил, кого ненавидеть. Более конкретно и целенаправленно.

Впервые я увлекся националистическими идеями еще в 2005 году. То есть сразу после «оранжевой революции». Вступил в УНСО, потом переехал в Киев, вступил в «Братство» Корчинского, затем из «Братства» — в С14 (известные украинские праворадикальные организации. — Ред.).

— Что ты искал во всех этих организациях?

— Искал объект ненависти и соприкосновение с ним. Там со своей точки зрения могли объяснить, что со мной происходит и сказать, кто в этом виноват. То есть каждая организация имела свою специфику, но, по сути, все они были похожи — маргинальные и антиобщественные.

— Ультраправые не любят, когда их называют неонацистами. Ты был неонацистом?

— Да, разумеется. Ультраправые говорят, что они неонацисты, но не журналистам, не публично. В субкультуре это нормальная манера — «кидать зиги», хвалить Гитлера, отмечать его день рождения. Это абсолютно спокойно воспринимается. Но все понимают, что если это сказать на публике, будут проблемы в той или иной форме. Поэтому публично такое не говорят. Но если человек не любит всех, кого не любил Гитлер, и любит Гитлера, то кто он? Неонацист.

— Были случаи, за которые тебе сейчас стыдно?

— После Майдана я встретил одного парня — я знал, что по убеждениям он левый активист. Я его увидел и без лишних слов начал избивать. А потом выяснил, что этот парень был активистом Майдана. То есть мы с ним, прямо говоря, сражались по одну сторону. Он был медиком и, вполне возможно, он бы меня и вытаскивал. За тот случай мне, честно говоря, стыдно. Я потом очень сильно извинялся перед ним, но подозреваю, что он до сих пор меня не простил.

— Многие считают, что ультраправые были решающей силой на Майдане. Что ты на это скажешь?

— Я тоже когда-то думал, что ультраправые были движущей силой «Революции достоинства», потому что было приятно так думать. На самом деле, большинство сотен, которые там были — это были обыкновенные ребята. Война это тоже потом показала. Для меня это было открытие — я жил с чувством, что мы здесь единственные воины и кшатрии, что мы одни способны сражаться за страну, что все зависит от нас.

Но когда я добровольцем попал на фронт, то увидел вокруг себя самых разных ребят. Находясь в своем субкультурном пузыре, я даже не представлял, что такие есть. А они есть. И они, оказывается, и сражаются не хуже нас. И геройствуют не хуже — а то и лучше. А еще я выяснил, что огромное количество ультраправых, наоборот, с перепугу на фронт не поехали.

— Как ты вышел из ультраправого движения?

— Переломный момент был в августе 2014 года в Иловайске (город в Донецкой области, за который летом 2014 года велись ожесточенные бои. — Ред.), когда уже почти в окружении и под страшным обстрелом пришлось осознать то, чего раньше не осознавал. Что все эти игры, в которые мы играли десятилетиями, жестокие игры, которые нам давали ощущение смысла, они заканчиваются тем, что людей закапывают бульдозерами, и на том о них забывают. То есть ничего ни святого, ни вечного в этом нет.

У меня как раз старшая дочка должна была идти в первый класс. Я очень хотел попасть на первый звонок к дочери, а вместо этого мы сидели на войне, и казалось, что нам хана. Я не думал о нацизме, я не думал о национализме, я не думал о патриотизме — я о дочках все время думал.

Я вернулся с ранением. Рука прострелена, все пафосно. И вот мы стоим на митинге, и все кричат лозунг: «Украина превыше всего». Это же общая тема — наша идея превыше всего. А я замолчал, потому что вспомнил, что думал тогда о дочках. И думаю: «Ну что значит «превыше всего «- превыше всего и даже превыше дочек?». Но ведь я недавно чувствовал, что нет. Что есть вещи важнее — семья, дети, гуманность, человечность. И я проглотил этот лозунг — так и не смог его выговорить. Думаю, с этого момента началось какое-никакое осознание.

А потом понемногу ты начинаешь все переосмысливать, начинаешь читать альтернативную информацию. Тебе в руки попадают книги, которые ты раньше никогда не читал. И так мало-помалу я отказывался от одного постулата, второго, третьего, четвертого, пятого.