Черная Месса афронацизма. Все то, что происходит сегодня в США, Европа, в первую очередь Франция, переживала полтора десятилетия назад. И повторения еще вполне могут произойти. Уже проходят (прим ПН14).
Как сегодня Штаты, так и тогда Франция расплачивалась за свою безбрежную толерантность.
Тогда восстания афронацистов подавил Саркози. А социалисты Франции тогда — как демократы Америки сегодня – предали свою страну и историю своей партии.
Родина идеи «прав человека», двести лет назад провозгласившая, что любой человек, ступивший на ее землю, становится свободным гражданином, получила в ответ звериный оскал разбушевавшихся иммигрантов. Один из основных критиков России, осуждавший ее за «нарушения прав человека» в ходе борьбы за сохранение свой территориальной целостности, – она получила возможность самой выбирать: достойно и жестко ответить на бесчинства пригретых ею афроарабов или терпеть нарушения прав своих граждан со стороны разбушевавшихся политических хулиганов.
Конечно, ситуация не столь проста, как она могла бы показаться с точки зрения обыкновенного белого расизма. Конечно, за черными погромами стоят серьезные социально-экономические причины. Конечно, корни происходящего – и в сути современного капиталистического общества, при всей его сегодняшней социальности, и в особенностях нынешнего этапа развития западной экономики и цивилизации. Но если это, безусловно, не «бунт черных недолюдей» против белой цивилизации, то и не «восстание новых пролетариев против прогнившей буржуазии».
Представляется, что в основе происходящих событий минимум три комплекса причин.
Первый. Цивилизационно нынешнее западное общество находится на этапе перехода от индустриального общества к постиндустриальному. Но только перехода. Мы имеем дело с явлением, которое можно называть частичной постиндустриализицией. Суть, говоря кратко, в том, что если полная постиндустриализация предполагает «выведение человека из непосредственного процесса производства и постановку над ним в качестве организатора и контролера», то есть такое положение вещей, когда, с одной стороны, каждому человеку будет предоставлен сложный труд, требующий самостоятельного принятия решений, а с другой – весь примитивный, инструктивный труд, этого не требующий, будет передан технике и электронике.
Частичная постиндустриализация, осуществленная в современном мире, подошла к порогу такой возможности, но через него еще не переступила. Реально, в силу определенных причин, современное мировое производство построено так, что для граждан западных стран уже находится место в занятии сложными видами деятельности, но простые, неквалифицированные виды труда передаются как технике, так и жителям стран «третьего мира», а также выходцам из него, приезжающим в развитые страны. Смысл этого разделения в том, что виды труда, оправдывающие высокую оплату, предоставляются своим, не оправдывающие – «чужим».
Старое классовое разделение оборачивается своим географическим и этнорасовым воплощением. При этом если для определенной генерации выходцев из отсталых стран находится место в развитых странах, более того, экономика последних в них напрямую заинтересована, то для их детей, особенно учитывая рождаемость в этих группах, места уже не находится. Толпы цветных иммигрантов во втором и третьем поколениях бродят по улицам Европы и проникаются вовсе не классовой, а элементарной ненавистью озлобленного варвара, которому дали попробовать прелести римской теплой ванны, но больше в нее не пускают.
Причем дело не только в том, что они не находят работу, а и в том, что та работа, ради которой в Европу приехали их родители, их самих уже не привлекает. Они хотят иметь работу и заработок европейца – а уж этого они точно не могут получить. Это комплекс социально-экономический.
Второй комплекс – социокультурный. Европа сознательно шла на принятие волн миграции, будучи, с одной стороны, заинтересованной в дешевой рабочей силе внутри своего общества, с другой, полагая, что сможет культурно переварить и ассимилировать эти волны. Само стремление представителей отсталых обществ переселиться в западные страны было свидетельством лидерства и преимуществ этих стран.
Раз так, были все основания полагать, что, переселившись в развитой мир, иммигранты начнут ускоренно ассимилироваться, вкушая плоды и преимущества европейской культуры.
Так и было раньше, на протяжении как минимум нескольких столетий, когда контакт представителей других народов с Европой приводил к их европеизации – и через них понемногу европеизировал сами другие народы, вел к их культурному прогрессу. Однако в последние десятилетия ситуация изменилась. Она изменилась по двум векторам.
Во-первых, на порядок возросло число мигрантов. Некоторые авторы отмечают, что в той же Франции число африканцев и арабов доходит чуть ли не до трети населения. Тут действуют некие еще не вполне ясные нам сугубо численные законы социальной химии: очень условно говоря, если среди 100 представителей высокоразвитой культуры оказывается один представитель отсталого мира, он может ассимилироваться, то есть приобрести черты окружающих, быстро и полностью. Если соотношение составляет 100 на 10, ассимиляция замедляется, при этом некоторые черты ассимилируемой культуры будут передаваться доминирующей культуре. Если соотношение доходит до 100 на 20-30, ассимиляция останавливается, представители второй культуры консолидируются и противостоят остальному большинству. При этом они оказываются более активны в защите своего образа жизни и потому, что остаются меньшинством, то есть испытывают некое давление, недостаточное для того, чтобы их растворить, но достаточное для того, чтобы вызвать ответную реакцию.
Во-вторых, изменилась сама западная культура. На место европейской классике, с ее устойчивыми ценностями, и модерну, с его культом рационального, пришел постмодерн как некий аксиологический фарш, не обладающий своими смыслами, кроме одного – идеи множественности истин. То есть если раньше инокультурные элементы, погружаясь в европейскую среду, действительно ощущали взаимодействие с сильными смысловыми началами, то с наступлением постмодерна Европе оказалось собственно нечего предложить им в культурно-аксиологическом плане.
Что такое «европейские ценности сегодня»? В сегодняшнем политическом смысле лишь «толерантность», то есть признание права каждого жить по-своему, иметь своих богов, сохранять свои ценности.
Но если признается право каждого жить и молиться по-своему, значит, признается право инокультурного начала не ассимилироваться в основной культуре. И не только признается – просто оказывается, что ассимилироваться не в чем.
Бредовая попперовская идея «открытого общества» была относительно инструментальна, пока речь шла об открытом обществе, как праве Европы ассимилировать других. И она стала контрпродуктивна, как только речь пошла об обратном процессе: социокультурной экспансии современного «варварского мира» в ослабевшую западную культурную среду.
Здесь, действительно, как в химии: некоторое количество раствора определенной концентрации может поглотить определенное количество вещества. И при снижении концентрации раствора и увеличении количества этого вещества растворение не происходит.
