На сайте ДПНИ обнаружил список тех, кому будет предоставлено слово на митинге 24 декабря. Среди них – Лия Ахеджакова, Борис Немцов, Олег Басилашвили, Михаил Горбачев, Виктор Шендерович, Гарри Каспаров, Алексей Венедиктов. Люди, в компании которых я лично не сеял бы на одном поле. На фоне вышеназванных нельзя красоваться даже по приговору суда, поскольку высший суд – суд истории – поставит такое же клеймо, какое горит на власовцах, обречет на проклятие потомков.
Подумалось: неужели кто-то из т. н. русских националистов украсит своим участием этот шабаш? Какой просчет, какой фальстарт! Это, как говаривал Талейран, хуже, чем преступление, это – ошибка. Ведь до конца дней не отмоются, бедные. Отметил отсутствие в претендентах Валерия Соловья (умен!). С изумлением отметил присутствие Ивана Миронова: отныне все обвинения его отца в антисемитизме должны быть безоговорочно сняты, раз он так и не смог объяснить сыну, в какой компании не следует появляться порядочному русскому человеку. Вот просто увидел этих – перейди на другую сторону улицы…
Вновь обратился памятью к биографии главной персоны всей этой свистопляски: Борису Немцову. Вспомнилось, как ласково Ельцин назначил его своим преемником, а Борис Второй и не распознал жестокой шутки, поверил по молодости лет. А теперь пытается вернуть шанс, смертельно ревнуя к Путину. Вспомнилось, как сумел Немцов вставить палку (да не палку, бревно!) в колеса русско-белорусской телеги, как злорадно торжествовал с Хакамадой, что сорвали уже почти готовое объединение наших стран. Да и многое можно бы еще вспомнить, была бы охота копаться сами знаете в чем.
Впрочем – улыбнись, читатель! – я лучше приведу стихотворение великого русского поэта Андрея Добрынина, живо напоминающее нам те самые 1990-е, героем которых навечно остается Борис Ефимович. А то поди и забывать уже стали, кто он и откуда взялся на нашу голову, птенец гнезда Гайдара и Чубайса. Кстати о Чубайсе: не он ли, чьи художества по части приватизации РАО ЕЭС взялся расследовать Путин, перечислил в фонд митинга 600 тыс. рублей? Было бы логично. И вообще, надо думать, 24 декабря на проспекте имени кровавого гуманиста соберется весь цвет этнических либералов, тоскующих по временам, когда семь из девяти советников Ельцина были евреями. А ныне жаждущих реванша, ради которого готовы даже временно терпеть рядом с собой этих противных, но зато доверчивых русских националистов.
Возможно, из любопытства подойду взглянуть на этот исторический митинг. Сделать фото на память. С другой стороны улицы, конечно. Чтобы не зашквариться, как говорят на зоне. Но скорее всего – не пойду, дабы не стошнило.
Впрочем, довольно о грустном и противном.
Лучше – о прекрасном:
***
Я спал в своей простой обители
И вдруг увидел страшный сон —
Как будто входят три грабителя:
Немцов, Чубайс и Уринсон.
Едва завидев эту троицу,
Упала ниц входная дверь,
И вот они в пожитках роются,
В вещах копаются теперь.
Немцов с натугой мебель двигает,
Чубайс в сортире вскрыл бачок,
И Уринсон повсюду шмыгает
Сноровисто, как паучок.
Чубайс шипит: “Как надоели мне
Все эти нищие козлы” —
И, не найдя рыжья и зелени,
Мои трусы сует в узлы.
Дружки метут квартиру тщательно,
Точнее, просто догола:
Со стен свинтили выключатели,
Забрали скрепки со стола.
Всё подбирают, окаянные,
И мелочей в их деле нет:
Чубайс, к примеру, с двери в ванную
Содрал обычный шпингалет.
Добро увязывает троица,
А я лишь подавляю стон
И размышляю: “Всё устроится,
Окажется, что это сон”.
С меня и одеяло сдернули,
Как будто помер я уже.
Но только съежился покорно я
В своем убогом неглиже.
С ритмичностью жучка-точильщика
Я бормотал: “Всё это — сон”,
Когда безликие носильщики
Всю мебель понесли в фургон.
С ночными вредными туманами
Рассеются дурные сны —
Ведь быть не могут клептоманами
Руководители страны.
Они ведь вон какие гладкие,
Они и в рыло могут дать —
Уж лучше притаюсь в кроватке я,
Чтоб сон кошмарный переждать.
Но утро выдалось — не золото:
Хошь волком вой, а хошь скули,—
Проснулся я, дрожа от холода —
Ведь одеяло унесли.
Хоть это сознавать не хочется —
Ничто не стало на места.
Квартира выграблена дочиста
И страшно, мертвенно пуста.
И на обоях тени мебели
Высвечивает чахлый день,
И, осознав реальность небыли,
Я тоже шаток, словно тень.
Ступают робко по паркетинам
Мои корявые ступни.
Увы, не снятся парни эти нам,
Вполне вещественны они.
Вздыхаю я, а делать нечего —
Не зря я бедного бедней,
Поскольку думал опрометчиво,
Что утро ночи мудреней.
