Случай в автозаке и правый режим в СИЗО

Был также один эпизод с «бродягой» — это достаточно высокий криминальный ранг — ему мы тоже лицо разбили. Он орал: «Да вы знаете, кто я такой, вам всем хана!». Но ничего не было. Дело было так: мы ехали в автозаке, а там есть единственное место около окошка, где свежий воздух. Мы тогда ездили на суды по 3-4 раза в неделю, проводили в автозаке по 6-7 часов. Вообще, условия в автозаке невозможные. Лавочка рассчитана на восемь человек, а там сидит 20 человек. Июль, жара, вентиляции никакой.

Также часто случалось, что на обратном пути с нами закрывали всяких маргиналов — ну, за неуплату алиментов и так далее, которые приходили на суд пьяными. В такую жару пот с них не просто капал, а тек нескончаемым ручьем. От них ужасно воняло. Мы тогда ездили в Мосгорсуд, сначала приезжали в «Матросскую тишину» небольшим составом, а там уже формировался автозак в Мосгорсуд, забитый людьми, словно селедкой в бочке.

В общем, мы сели у окна. Тут подходят два хача, говорят: «Слышь, подвиньтесь». Мы говорим: «С чего?». Они: «Хотим у окошка». Мы тоже хотим у окошка. Один говорит: «Я бывший смотряший за Медведково», другой: «А я вообще бродяга». И ударил меня по козырьку кепки. А наш подельник Денис Карпухин — он ранее жестко ушел в религию, практически ни с кем не общался, очень тихо сидел. И тут внезапно раздается крик: «Да ***** [мутузь] его!» — и прилетает этому «бродяге» от Дениса, который уже не разговаривал месяца два. Началась заварушка, автозак остановился, нас всех рассадили.

Получилось так, что мы остались втроем: я, мой подельник Стас и этот «бродяга», который начал нести что-то вроде: «Не был бы ты малолеткой, я бы с тобой по-другому поговорил». Не успел он договорить, как Стас всек ему с такой силой, что было прямо как в боксе — слюни летят, сопли, кровь, все это вперемешку. На централе потом были какие-то разговоры, что, мол, кто-то кому-то разбил лицо. Мы сказали: «Ну да, мы разбили, ну и что?». А через несколько дней вышла какая-то газета. Там была заметочка о том, как скинхеды чудом спаслись от народной расправы. Писали, как на нас напали, и как нас спас ОМОН. Но на самом деле все было слегка не так.

После нашего «правого переворота», например, совсем прекратились денежные поборы «на общее». Ну какого хрена мы должны переводить деньги какому-то там «бродяге»? Мало того, что он представитель криминальной субкультуры, который чужд мне и моим взглядам. Я еще прекрасно знаю, что эти деньги он спустит на героин, будет сидеть ширяться. Также не было уже всяких напрягов «как бы чего не то не сказать». Не было такого, чтобы неосведомленного человека взяли и ****** [морально уничтожили] на ровном месте, как то может случится в криминальной среде. У нас все было по-человечески, не нужно было жить в постоянном напряжении.

Власть правых на малолетке Водного стадиона держалась как минимум года три — с 2007-го по 2010 год. В 2010-м мне исполнилось 18. Я вернулся на централ, откуда меня этапировали уже во взрослый лагерь. И, судя по тому, что там увидел — на малолетке все осталось то же самое, правые были властью. Что было, дальше я уже не знаю.

Малотетка и взрослая зона

В лагере у меня лично не возникало проблем из-за национализма. При том, что долгое время я сидел «мужиком» (потом стал бригадиром, работал ради ускорения освобождения).

Возможно, потому что я сидел в Орловской области — там тема национализма вообще не очень пропиарена. Никто толком не понимал, что это такое. Только после нескольких лет отсидки мне начали задавать какие-то вопросы. Я ответил: «Ну да, хачиков резали, что дальше?». Ну и ничего дальше. Но в других областях были проблемы практически у всех. Били, пытались скинуть в низшие социальные ступени. В большинстве случаев просто били. А есть такой осужденный Давид Башелутсков, проходил по делу Жени Жихаревой — так он вообще стал «бродягой», несмотря на то, что совершал теракты и убийства. Бывший скинхед-полугрузин стал «бродягой» и решает теперь вопросы среди черных и хачей!

Сначала я попал на малолетку в Кромской район Орловской области — Шаховская воспитательная колония. Там была вообще жесть. Это подъем в шесть утра, это хождение строем, это нельзя разговаривать, это нельзя выйти в туалет без разрешения, это щипать траву пальцами, чтобы газон был в один ряд — называлось «операция Гусь». Около десяти расчетов в день было, каждые два часа. С выходом на плац в ногу, чтобы все одновременно топали. Мы туда приехали, у нас вольную одежду уже забрали, робы еще не выдали, а мы уже полы мыли в носках и трусах. И мысли ни у кого даже не было сказать, что нам это «не по жизни».

Вообще, Орловская область очень режимная. Мы ехали транзитом через Смоленск, Москву, Можайск — везде били. Помню, приехали в Можайск. Помимо нас, трех подельников, ехал один парень. Он сел за изнасилование. На него посмотрели опера, стали расспрашивать: «Ты насильник, маньяк, что ли?». Он говорит: «Нет». Они: «Хочешь сказать, что она добровольно с тобой переспала, может еще и денег попросила?». А того, видимо, достало: «А вам какое дело?». Его отвели за угол и, судя по звукам, быстро объяснили, какое им дело. Пять-шесть мощных ударов, и он просто вылетел оттуда.

Но когда приехали в сам Орел, там было по-другому. Привыкли уже, что везде собаки, на тебя орут, пинают, бьют дубинками. Причем дело было на улице во дворике. Мы вылезли и впервые за два года небо увидели, аж голова закружилась. Спрашиваем: «Куда идти?». А нам отвечают: «К подвалу, пожалуйста». Мы слышим это «пожалуйста» и сразу голову прикрываем, думаем, бить начнут — а они смотрят на нас как на идиотов.