Как менялись формулировки обвинения?

— Судя по материалам дела, изначально меня там вообще не было. В первых протоколах допросов Софронова говорится о том, что он не видел убийства и не знал, что произошло с убитым Алексеем Темниковым, поскольку убежал с места происшествия. О смерти Темникова он узнал от сотрудников полиции. Дословно! Затем, ближе к концу декабря 2011 года, когда уже произошел знаменитый разговор с сотрудником Центра «Э» и я отказался от сотрудничества, появился рапорт Центра «Э» о моей возможной причастности к преступлению. То есть ложный донос на меня был спущен местным оперативникам из Центра «Э».

А затем последовало продолжительное затишье. Уже в начале февраля 2012 года происходит новый допрос Софронова, на котором он якобы опознает меня как участника драки и человека, который «присутствовал при нанесении удара Темникову» другим лицом. Здесь уже появляюсь я как участник драки и свидетель убийства Темникова. Видимо, на тот момент такая версия устраивала заказчиков фальсификации.

В конце февраля я принял участие в нескольких митингах протеста, работал в Гражданском Совете (орган управления протестным движением), готовил вместе с товарищами крупные акции протеста, которые должны были состояться в начале мая 2012. В этот момент оперативники решили изменить мою роль в инкриминируемом преступлении. 21 марта был проведен очередной допрос Софронова, и из «участника драки» и якобы свидетеля убийства я превратился в основного подозреваемого. А на следующий день меня задержали.

Потом началась долгая неразбериха с квалификацией преступления. Сначала меня обвиняли по  ч. 1 ст. 105 УК с идиотской формулировкой об убийстве «из внезапно вспыхнувшей личной неприязни» к незнакомому человеку. Но на следующий день после моего избрания в Координационный совет оппозиции мне изменили квалификацию на более тяжелую — «убийство из хулиганских побуждений» (ч. 2 ст. 105 УК — ОВД-Инфо) и добавили мне ст. 296 УК — угроза следователю. Новая квалификация обвинения и новая статья давали мне право потребовать рассмотреть мое дело с участием присяжных заседателей, что я и сделал. Однако «правоохранители» не решились выходить с таким делом в суд присяжных и пошли на беспрецедентные меры. Они срочно сняли с меня обвинение в угрозе следователю и смягчили мне обвинение, чтобы передать дело в районный суд — ручному, управляемому федеральному судье. Когда это выгодно обвинителям, они готовы пойти на что угодно, вплоть до смягчения и снятия тех или иных обвинений.

Как происходило ознакомление с материалами дела?

— Я чувствовал себя каким-то врагом государства номер один. Вот характерный пример. На майские праздники следственный корпус «Матросской тишины» обычно закрывается. Следственные действия не проводятся. Никого не знакомят с материалами дела. Но только не Даниила Константинова!

Меня единственного из всего СИЗО выводили на следственный корпус и знакомили с материалами. Представьте себе, все отдыхают, никого нет. На следственном корпусе не работает свет. И только меня одного ведут и заставляют знакомиться с материалами уголовного дела. Но это только легкий штрих. Странности были и в другом. Меня дважды ограничивали в ознакомлении, укрыли от меня некоторые вещдоки, с которыми я так и не познакомился. Обвиняемого дважды судили, так и не ознакомив со всеми материалами уголовного дела и с вещественными доказательствами! А потом эти вещдоки и вовсе пропали. Исчезли прямо в суде!

Не удалось и ознакомиться со всеми аудио-видео материалами в деле. Следствию явно не хотелось, чтобы я лично просматривал все записи с камер видеонаблюдения у метро «Улица Академика Янгеля» (где произошло убийство Темникова — ОВД-Инфо). Тем не менее, с частью записей я ознакомился и увидел на них людей, подходящих под первоначальное описание Софроновым нападавших, и тут же ходатайствовал о поиске этих людей. Естественно, никто их искать не стал.

Как с вами обходились в СИЗО, менялось ли отношение сотрудников, сокамерников?

— В СИЗО со мной обращались нормально. Правда, первоначально на меня оказывалось кое-какое давление. Угрожали, устраивали провокации, настраивали против меня сокамерников. Все это продолжалось в течение предварительного следствия и прекратилось после того, как дело передали в суд. Сокамерники почти всегда относились хорошо. К политзаключенным в российских тюрьмах вообще относятся с пониманием. Это связано с тем, что общее отношение заключенных к государству в России скорее отрицательное.

По поводу провокаций особо распространяться не стану. Их было много. Вот только один пример. Через несколько месяцев моего пребывания в СИЗО меня перевели в камеру, где были одни кавказцы, и стали распространять слухи, что я – ужасный скинхед. Каждый день оперативник вызывал смотрящего за камерой и рассказывал ему обо мне всякие небылицы, настраивал против меня. В итоге они перестарались. Провокации против меня стали настолько явными, что арестанты перестали обращать на них какое-либо внимание. Кстати, это распространенный случай запрессовки русских националистов. Часто их по одному бросают в камеры к кавказцам и азиатам, а дальше уже дело техники. Мне помогло еще и то, что я не радикал. Я никогда не участвовал ни в каких насильственных акциях, придерживаюсь умеренных взглядов. Люди это понимали. Поэтому грубые провокации оперативников и не удавались.

Как протекал обычный день в СИЗО?

— Попробую описать. В 6 утра должен быть подъем, но никто в нашем изоляторе не вставал. Такое было положение в нашей тюрьме. В 7:30 — завтрак. В 8 утра начиналась прогулка, а затем примерно в 10 часов утренняя проверка. Дальнейший распорядок дня зависел от того, участвует ли заключенный в следственных действиях. Если участвует, то его забирают на следственный корпус. В противном случае он остается в камере до вечера. Я обычно находился в камере. Почему-то никто не горел желанием проводить со мной следственные действия. Оно и понятно. Зачем проводить следственные действия, если следствие — липа и все уже давно предрешено?

За время своего нахождения под стражей я подал десятки ходатайств с просьбой провести те или иные следственные действия. Почти всегда мне отказывали. Я четыре раза просил провести проверку моих показаний на месте, предлагая показать следствию весь свой маршрут 3 декабря 2011 года, места, в которые я заезжал, ресторан, в котором мы праздновали день рождения моей мамы, столик, за которым мы сидели. Мне так ни разу и не дали это сделать. Следствие категорически не хотело закреплять доказательства защиты. Вот другой пример — в течение двух лет мы просили следователей получить биллинг моего телефона с выходами в интернет с привязкой к базовым станциям сотовой связи. Это могло сразу же и стопроцентно подтвердить мое алиби. Следствию было известно, что все остальные биллинги всех свидетелей, подтверждающих мое алиби, полностью подтверждают их показания. На такой риск следствие пойти не могло. Без объяснения причин они всякий раз отказывали мне в этом ходатайстве. Хотя, казалось бы, кто, как не следователь, должен быть заинтересован в получении максимальной информации по делу. Вот почему мне приходилось обычно бывать в камере. Следствие избегало любых следственных действий со мной. А я читал, писал статьи и жалобы, занимался физкультурой. Так обычно и проходил мой день.

Были ли препятствия для свиданий?

— Препятствий для свиданий не было. Но я не очень-то и хотел, чтобы мои близкие приходили в тюрьму. Дело в том, что помещение для свиданий в «Матросской тишине» имеет очень удручающий вид. Обшарпанные, темные и влажные стены. Приглушенный, неприятный свет. Общение с родными происходит по телефонной трубке и через стекло. Очень мрачно и никакой конфиденциальности (разговор-то слушается). Мне не хотелось, чтобы у моих родных сложилось впечатление, что во всей тюрьме так мрачно, что я сижу в таких условиях. Поэтому после первого свидания с мамой я не стал повторять этот опыт.