«Растет всеобщее недоверие, всеобщая боязнь». Мигранты теряют работу в России из-за коронавируса. К чему это приведет?

Пандемия коронавируса и ее последствия застали врасплох миллионы мигрантов, работающих в России. Многие из них в одночасье остались без работы и без средств к существованию. Кто-то пытается уехать на родину, кто-то меняет профессию, а кто-то просто сидит и ждет, когда все это закончится. В обществе тем временем нарастает страх: что будет, когда у них закончатся деньги? Откуда у россиян этот страх и оправдан ли он — вопрос сложный. «Лента.ру» узнала, как на самом деле общество относится к приезжим, у профессора НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге, социолога Даниила Александрова, автора множества исследований, посвященных жизни мигрантов, а фотограф Павел Волков сделал портреты людей, попавших в ловушку, и выслушал их истории.

«Лента.ру»: Как сегодня российское общество относится к мигрантам?

Александров: Каждый относится к мигрантам по-своему. На вопрос о том, как общество относится к ним, ответом должен быть вопрос «что такое общество?» Ведь единого общественного мнения не существует, оно конструируется полстерами, которые продают результаты измерений общественного мнения своим заказчикам. На деле в обществе всегда огромное разнообразие мнений.

В целом, впрочем, можно сказать, что мигранты для нас обычно связаны с беспокойством и страхами. Я бы сказал, что в них фокусируются и персонифицируются страхи, которые нас мучают независимо от мигрантов. Мы на самом деле боимся вируса или потерять работу, а фокусируемся на мигрантах.

Но почему?

Потому что все социальные животные боятся тех, кого считают чужими. Животные определяют чужих по непривычному запаху. Если мышам из одной клетки предъявить промокашку, которая пахнет мочой мышей из другой клетки, они пугаются. Так же это работает и в природе: грызуны, пойманные в одной сосновой роще, нормально реагируют друг на друга, но если им принести мышей, пойманных в другом лесу — за километр, то они испугаются. К «своим» они принюхались, а к тем — нет.

Хамет Исмаилова, 33 года, Киргизия: Я приехала в Россию давно, уже два года живу тут. Муж не работает сейчас, дочка учится. Всего у меня двое детей. Я уборщицей работала, но теперь сижу дома, занимаюсь хозяйством. Сейчас все плохо, детей надо кормить, заработка у нас нет, знакомых в Москве тоже очень мало — в основном земляки, у которых тоже дела плохи.

Александров: Люди, конечно, не мыши, и они неплохо умеют справляться со своими инстинктами. Но у людей есть другие сигналы — например, внешность, стиль поведения и, что очень важно, язык, на котором они говорят. Покойный профессор Зольберг из Нью-Йорка написал прекрасную статью под названием «Почему ислам похож на испанский язык» — о том, что в Европе боятся ислама, а в Америке — испаноязычия. Он объясняет, что в Европе традиционно настороженное отношение к организованной религии. Особенно это проявляется во Франции, поскольку там с чуждой религией боролись со времен Великой французской революции. И вот в Европе людей беспокоит ислам. В США же с самого начала был плюрализм религий — все приезжали со своей, и все молодцы, поэтому религия как таковая в США людей особо не волнует. А вот то, что на улицах американских городов говорят по-испански, всех очень волнует.

Интересно, почему?

Если ты «правильный» американец любого происхождения, будь добр говорить по-английски в его американском варианте. Людей везде беспокоит единство их общества.

Я вынужден объяснять и коллегам, и студентам, что какой-то уровень ксенофобии свойственен всем. Ксенофобия проявляется не только в отношении мигрантов, и требовать, чтобы ее не было вообще, как-то даже странно и бессмысленно. Человек, одетый одним образом, воспринимается вами как безопасный, а другим — как опасный. Если вам навстречу идут четыре хипстера с характерной внешностью в разноцветных носочках — это одно дело. Если же это четыре парня в спортивных костюмах, передвигающиеся вразвалочку, у вас сразу возникнет чувство опасности. И бесполезно проповедовать людям, что не стоит судить по внешнему виду, — все равно все это делают и будут делать

А если идут два молодых человека кавказской внешности и среднеазиатской — они вызовут одинаковую обеспокоенность?

Я не уверен, что в темноте смогу отличить их по лицу. Скорее я буду обращать внимание на одежду и поведение, потому что это более важный сигнал опасности, а не этническое происхождение. У нас всех есть стереотипы, в том числе касающиеся формы поведения, которые на самом деле как-то соотносятся с реальностью. Ведь стереотипы — это простые эвристики для общего понимания ситуации.

Айджамай Атанова, 28 лет, Киргизия:
Я беременна. Работала поваром в ресторане бургеров, а сейчас из-за коронавируса нет работы, и меня уволили. После этого я ухаживала за мужем, когда он болел. А он потом сказал, что не может обеспечить меня и детей, и бросил нас. Что дальше будет, не знаю. Детей надо кормить, а работы нет, и на родину сейчас уехать сложно.

Александров: Важно отметить, что не все стереотипы полезны. И люди на то и люди с культурой и образованием, а не мыши, чтобы справляться со своими природными реакциями и задумываться о своих стереотипах.

Возвращаясь к сути разговора, скажу, что я много провел полевых исследований в поселках и городах и не сомневаюсь, что рабочие мигранты, приезжающие из Средней Азии, — это очень безопасная группа населения, особенно если это мигранты полулегальные, у которых не все в порядке с документами. Эти люди заняты зарабатыванием денег, они отсылают их родственникам, живут прячась, многие из них выходят на свет божий только для того, чтобы что-то купить. Устраивать драки, приставать к женщинам — это последнее, что им надо.

Мы знаем, что преступность среди рабочих мигрантов ниже, чем в сравнимых по полу и возрасту группах местного населения

Местное население ведь вряд ли будет считать, что это безопасная группа людей.

Встречая их как незнакомых людей на улице, местное население будет напрягаться всегда. Но стоит им узнать мигрантов поближе, люди прекрасно начинают различать классовое и этническое.

Сразу надо сказать, что в России классовые границы и классовая солидарность важнее этнической. Как-то в Твери местная активистка в рабочем гетто рассказывала нам, что армяне купили тут завод, и все стало плохо. «Странно, — сказала моя коллега-журналистка. — Почему она не любит армян?» Но я заверил ее, что армяне тут ни при чем, и задаю вопрос активистке: «Скажите, а та армянская семья, которая с вами в рабочем общежитии живет, от них тоже проблемы?» Она тут же отвечает: «Да что вы такое говорите, это же наши армяне! Они с нами вместе в говне живут и работают круглые сутки, чтобы деньги заработать! Это наши люди». Классовая солидарность важнее, чем этнические различия.

Когда же этнические границы совпадают с классовыми, тут все становится очень плохо. Скажем, буржуй купил завод и развалил его, но это был русский буржуй, и это, конечно, вызывает неприязнь, но умеренную, а если речь идет о чужом буржуе — ксенофобия удваивается. Если же человек классово свой, то этническая составляющая уходит на второй план

Там же, в Твери, мы обнаружили другой случай, когда в один из домов рабочего гетто ввалились какие-то пацаны, заявившие, что «русских мужиков будем резать, а женщин — насиловать».