Кроме того, идеология вишистского режима питалась застарелой враждебностью, которую испытывали многие католики и к республике, и к принципу отделения церкви от государства, узаконенному менее 40 лет назад, в 1905 году. Этим чувством были продиктованы как первые мероприятия правительства Виши, направленные на развитие религиозного образования, так и его попытки подорвать основы светского образования (прежде всего введением института классных воспитателей). Именно эти мероприятия обеспечили вишистам, по крайней мере в первое время, массовую и безоговорочную поддержку значительной части католического духовенства, поскольку создавалось впечатление, что новый режим действует в духе клерикальной реакции, которой, впрочем, не суждено было долго продлиться.

Расцвет собственного, чисто французского антисемитизма тоже вписывается в эту давнюю антиреспубликанскую традицию, поскольку одним из главных завоеваний революции было равноправие евреев. Обнародовав в октябре 1940 года «Статут о евреях», режим бесповоротно отказался от принципа равенства граждан и самой идеи «гражданства». Режим Виши вообще сделал принцип эксклюзии основой своей идеологии, и это одна из характерных его черт. К изгоям, кроме евреев, были причислены и другие категории граждан: франкмасоны, иностранцы, а также некоторые политические противники, в первую очередь коммунисты; все они не просто ущемлялись в правах или преследовались, но и были объявлены отщепенцами, выпавшими из «национальной общности».

Если же говорить об участниках Сопротивления, то и для них Французская революция да и другие события, сыгравшие важную роль в становлении республики, служили важнейшими ориентирами — естественно, в прямо противоположном смысле. Значительная часть этих борцов, особенно интеллектуалы и люди искусства, опиралась на традицию дрейфусаров — продолжателей дела гуманистов Просвещения, сумевших некогда доказать, что капитан Дрейфус не совершал преступления против государства. Апеллируя к этой традиции, французы, примкнувшие к Сопротивлению, прежде всего в неоккупированной зоне, с самого начала отвергли риторику вишистов, твердивших о неизбежности сотрудничества с нацистами и признании поражения Франции в войне. Другая стержневая идея Просвещения — с угнетателями надо бороться — тоже стала одной из главных в Сопротивлении. В этом объяснение того факта, что в движении участвовали по большей части не маргиналы, а представители социальных слоев, прочно встроенных в общественную структуру: служащие, чиновники, рабочие, местная знать, университетские преподаватели и т. п. Чтобы бороться против считавшегося законным правительства, против режима оккупации, установившегося в результате перемирия, которое было испрошено и подписано последним правительством Третьей республики, эти люди должны были не только обладать личной храбростью, но и с готовностью идти на нарушение закона, а такую готовность могла поддерживать в них только давняя коллективная традиция противостояния тирании. Эта традиция во многом объясняет, почему французское Сопротивление смогло обрести форму подпольного государства, сохранить внутри себя, несмотря на все внутренние разногласия, в условиях жестокой войны, известный «плюрализм» и предложить себя обществу в качестве легитимной альтернативы законному, как казалось, режиму Виши. Неслучайно освобождение многие восприняли и пережили как событие, стоящее в одном ряду с «революционными сражениями» 1789, 1830, 1848, 1871 годов. Во Франции защита национальной территории всегда была еще и борьбой за торжество определенного миропонимания (особенно в годы Второй мировой), носившей в равной степени и «национальный», и «всемирный» характер. Показательно в этом смысле широкое присутствие в рядах бойцов Сопротивления иностранцев, движимых желанием защитить не столько французскую землю, сколько «определенное представление о Франции». Отсюда и популярность генерала де Голля, в котором даже те, кто расходился с ним в вопросах тактики и стратегии, во взглядах на политику, видели человека, наилучшим образом воплотившего это миропонимание, идеальную и абстрактную концепцию «Франции» — концепцию, прямо противоположную замкнутому, почти «биологическому» национализму режима Виши.

Однако, чтобы объяснить природу «черных лет» и правильно оценить характер сил, повлиявших на тогдашние события, привлечение одной истории революций недостаточно. Сам приход к власти режима Виши, значительная, по крайней мере вначале, популярность маршала Петена, появление ряда коллаборационистских партий, проповедовавших идеологическую общность с нацизмом, — все это в равной степени было следствием реалий менее далекого прошлого — 1930-х годов.

Тогда широкое распространение во Франции получил пацифизм, порожденный травматическим опытом Первой мировой, что отчасти объясняет характер предвоенной внешней и оборонной политики страны. Люди в подавляющем большинстве отвергали саму идею новой войны, и тогдашние правительства, как правые, так и левые, это, естественно, учитывали. В результате, хотя в 1940 году французские солдаты действовали отнюдь не столь пассивно, как принято считать, последовавшее за первыми неудачами (Седан, Дюнкерк) предложение прекратить войну было с одобрением встречено большинством населения.

В предвоенные годы политическая нестабильность, появление организаций, враждебных парламентской демократии, усилили общественные разногласия. Борьба с «внутренним врагом» подчас казалась более важной, чем противодействие внешней опасности. В этом контексте возникновение режима Виши представляется одним из следствий Мюнхенского соглашения (1938), а оно, в свою очередь, было отчасти следствием страха, который внушал правящим классам победивший на выборах 1936 года Народный фронт. На Франции, как и других европейских странах, в полной мере отразилась борьба, которую вели друг с другом три наиболее влиятельные в то время идеологические концепции — фашизм (нацизм), коммунизм и парламентская демократия, оттеснявшие каждая по-своему на задний план идею национальной солидарности. Разногласия, характерные для периода оккупации, во многом возникли еще до поражения 1940 года, хотя в дальнейшем линии раскола существенно сдвинулись: далеко не все фашистские, националистические и антипарламентские течения нашли отражение в коллаборационизме, как и далеко не все левые воплотились в движении Сопротивления.

Однако, как ни полезно рассматривать историю Виши в среднесрочной перспективе, нельзя недооценивать значение пережитого Францией в 1940 году жестокого потрясения, полностью изменившего ее политический, социальный и культурный ландшафт. Военное поражение, за какие-то полтора месяца разрушившее вторую по мощи мировую империю, — все же главное, что определило жизнь страны в первой половине 1940-х.

Идеи фашизма не обошли стороной республиканскую Францию. Однако до июня 1940 года фашизм не мог считаться реальной политической альтернативой, пусть даже современники имели на сей счет иное мнение. Только в результате военного поражения и оккупации к власти смог прийти режим, в какой-то мере питавшийся фашистскими идеями, решительно порвавший с недавним прошлым. Означает ли это, что режим Виши был фашистским? Как известно, вот уже 30 лет сие есть предмет яростных споров. С одной стороны, его роднят с фашистскими системами определенные ценности и практики: концепция иерархического государства, пропаганда как способ мобилизации масс, приоритет нации, культ харизматичного лидера, радикальный антикоммунизм и в известной степени антисемитизм (который сам по себе не является специфической характеристикой фашизма). С другой — этот режим был лишен некоторых важных особенностей систем фашистского толка — однопартийной системы, стремления к территориальным завоеваниям.

Виши и сопротивление: попытки определения

Режим Виши был диктатурой, опиравшейся на харизму Петена, прославленного маршала Первой мировой, необычайно популярного среди французов, которые видели в нем спасителя поверженной нации. Но военной диктатурой этот режим не был. После 10 июля 1940 года Петен, ставший «главой французского государства», соединил в своих руках исполнительную, законодательную и судебную власть. Реальное же управление — во всяком случае, то, которое прямым или косвенным образом не взяли на себя оккупационные войска, — осуществлялось гражданской администрацией, обладавшей и фактически, и юридически широчайшими полномочиями, каких республиканская традиция никогда не знала. Все правительственные распоряжения, касавшиеся и реорганизации экономики (в стране, полностью выбитой из колеи военным разгромом), и всего того, что связано с репрессиями или притеснениями, проводились в жизнь через префектов, сотрудников полиции, судей и других государственных чиновников, в значительной части унаследованных от прежнего аппарата. Вишисты стремились порвать с республикой, но при этом сохранили часть ее структур и элит.