— Могу ошибаться, но судя по твоему поведению во время суда, и по тем письмам, что ты пишешь из тюрьмы, до конца ты еще не осознала, что попала в заключение действительно надолго. Так ли это?
— Нет, осознание пришло сразу. У меня не было оснований не доверять сотрудникам ФСБ, что за решеткой я на много лет. Просто иногда нужно находить в себе силы играть какие-то социальные роли, отвечая ожиданиям публики. Моя собственная личность утилизирована из жизни, остался только медийный симулякр. Мне не дают даже общаться с людьми в письмах, не говоря о телефонных звонках. Единственное, что я теперь могу сделать — это отдать свое имя на благо кому-то. На суде я боролась за свободу Никиты. Сейчас я не вижу ничего дурного, если мою историю, мою судьбу, будут как-то использовать люди, которые мне симпатичны. У меня не норковая шкура, чтобы о ней заботиться — тем более, что через 15 лет, когда закончится мой срок, обо мне если кто и вспомнит, то это будет очень узкий круг близких людей.

— Наверняка ты рассчитываешь на то, что тебе удастся выйти на свободу раньше. Какую схему своего спасения ты видишь, пусть даже иллюзорно?
— Есть у меня одна придуманная сказка, да (улыбается). Я хочу написать книгу, получить за нее госпремию, и благодаря этому если уж не получить президентское помилование, то уйти хотя бы по УДО. Я хочу сказать правду относительно своего уголовного дела, горькую для всех — и «ваших», и «наших», и всего государства. Это то, чего я прошу у Бога. Но просто сказать — мало, важно быть услышанным. У меня уже была такая возможность на суде, но я сделала иной выбор. Я поступила так, как должна была поступить по отношению к близким. Я не жалею об этом. Это, можно сказать, осознанный грех ценой в 18 лет.

— Остались ли свидетели, которые могли бы указать, допустим, на вашу с Тихоновым непричастность к убийству Маркелова и Бабуровой?
— Остались люди, которые могли бы сказать правду. Но если я назову их фамилии, то этого не случится никогда. Пусть Бог либо им, либо нам поможет. Ему виднее, кого спасать.

— Теоретически казалось, что таким человеком мог быть Алексей Коршунов (один из участников группировки, внешность которого подходит под описание убийцы Маркелова и Бабуровой. Коршунов, подозревавшийся также в убийствах Чувашова и Халилова, скрывался от следствия на Украине, где погиб при странных обстоятельствах: якобы случайно подорвался на принадлежащей ему гранате во время утренней зарядки, – прим. RS). В действительности он мог повлиять на вашу с Никитой судьбу? И не устранили ли его спецслужбы, как ключевого свидетеля по вашему делу?
— Я думаю, что Алексей подорвался сам. Выгодно ли это спецслужбам? Не думаю. Возможно, лишь каким-то отдельно взятым людям. Алексей мог бы прояснить многое, но он не самый ценный свидетель, хотя и, безусловно, видный боец радикального подполья.

— Из текста «прослушки», которая велась в вашей квартире, становится ясно, что даже если вы с Тихоновым непосредственно не убивали Маркелова и Бабурову, то были в курсе того, кто убил антифашиста Джапаридзе, понимали, что готовится убийство антифашиста Хуторского – то есть, знали многое о деятельности подполья, и не сказать, чтобы осуждали ее. Также с высокой долей вероятности можно сказать, что внутренне ты сама была готова к такому поступку, как убийство. В какой момент подобный образ жизни и мыслей стал для тебя возможным? На суде ты говорила, что во многом жила так не по своей воле: любила Никиту, которого, в свою очередь, обстоятельства вынудили жить на «нелегале». (Тихонов разыскивался за еще одно убийство – антифашиста Рюхина, впоследствии это обвинение было с него снято, — прим. RS). И все-таки не каждый человек, даже находясь в такой ситуации, сделает подобный выбор: жить в квартире, где спрятано боевое оружие, которое периодически используется по делу…
— Если ты помнишь свидетельские показания Дмитрия Стешина (спецкор «Комсомольской правды», друг Тихонова, – прим. RS), первые, еще на следствии, то он очень правильно указал на характер наших с Никитой отношений. Не принимай я его таким, какой он есть, я бы с ним не была. Да и он бы меня не принял. Я сделала выбор в пользу любви и любимого мужчины. Рубикон же мною был пройден после того, как Никита вернулся в Москву из Украины, в которой какое-то время скрывался. Я стала слишком много знать. Реально у меня было всего два пути: первый – тот, по которому я пошла, взяв на себя роль боевой подруги, второй – путь отступничества. Но исходя из моего мировоззрения, выбора у меня тогда не было: отступничество иначе как предательством любимого человека нельзя было бы назвать.

— Понимала ли ты тогда, чем все это рано или поздно для вас кончится?
— Да.

— На суде ты заявляла, что уговаривала Никиту бросить незаконную деятельность и начать новую жизнь. Но из материалов дела этого не следует — вы, наоборот, строите планы на будущее, исходя из вашего положения. Где, в таком случае, правда?
— Я не то, чтобы уговаривала, я старалась помочь решить вопрос с его «розыском», когда это еще было возможно. Но в какой-то момент точка невозврата была пройдена. Психологически это очень хорошо описано в романе Льва Толстого «Воскресение»… А вообще если бы Никита предложил уехать и начать жизнь сначала, я бы не задумываясь бросила всё, в том числе горячо любимую Родину, и даже «Русский вердикт», в котором работала (правозащитная организация, в числе прочего оказывающая помощь осужденным националистам, – прим. RS). Но он бы не предложил…

— По словам Тихонова, он дал признательные показания, от которых впоследствии отказался, в обмен на то, чтобы отпустили тебя – именно такую сделку, как заявил он, предложили ему следователи. Таким образом, он вроде бы показал, насколько ты ему дорога. Но при этом из материалов дела можно увидеть что он, уже понимая вероятность скорого ареста, совершенно не против того, чтобы ты находилась рядом, помогала ему «упаковывать» оружие, выходила с ним на улицу. Почему он не оттолкнул тебя в этот момент, не попытался, при своей любви, отгородить от неприятностей?
— Я и сама не знаю ответов на эти вопросы. Всегда была уверена, что он меня не любил до того, как я оказалась в тюрьме. Он не относился ко мне, как к женщине, которую любят, о которой заботятся. Это были другие отношения. Он позволял мне быть рядом с ним. Думаю, он сам был уверен, что не любит меня — вплоть до того момента, пока меня не посадили на 18 лет.

— В одном из писем ты написала о необходимости демократических преобразований в России и всенародно избранного парламента, в котором были бы представлены все политические силы. Между тем, в свое время ты придерживалась идей национал-социализма, которые не подразумевают равных прав для многих слоев общества — начиная от представителей нетитульных наций и заканчивая представителями сексуальных меньшинств. Также они полностью исключают идею самоуправления, что является основой демократии. Следует ли из этого, что твои взгляды изменились?
— Давно уже наступило время пост-идеологий. Этакий «new age». Я ужасно злюсь, когда сегодняшние националисты или «леваки» ассоциируются у СМИ исключительно с родоначальниками этих идей и эпохой вековой давности. Неужели все действительно думают, что современные националисты и коммунисты – полные идиоты и фанатики? Я десять минут назад обнимала грузинку, успокаивала ее после конфликта с администрацией, а немного раньше пыталась вразумить подравшихся представительниц секс-меньшинств, и объяснить им, что их любовь друг к другу важнее бытовых проблем. Мы видим, каков этот мир, куда все катится, и просто хотим направить вектор движения нашего государства от бездны – «правее», к традиционным ценностям, сохранению России и ее народа, как плацдарма для развития будущих поколений. Механизм же спасения мы предлагаем фактически аналогичный вашему, либеральному. Пусть народ сам решит – за глобализацию он, или за независимость, за традиционные браки, или за альтернативные. Мы в себе и своем народе уверенны. С нами Бог. Мы не боимся честных выборов и прямой демократии.