24 мая 45-го в Кремле устроили прием в честь советских военачальников. Позвали союзников. Жрали-пили от пуза, провозгласили 31 тост. Третий тост был «За горняков Польши». Никто ни разу не выпил за погибших.
Моя бабушка Валя родилась в 1920-м (запомните год!) и училась в городе Шуя. Всех ее одноклассников-мальчиков забрали в армию. Среди них был Саша, у них с бабушкой было что-то вроде школьного романа. Он писал ей, потом письма перестали приходить. И однажды бабушке приснился сон: она приходит домой, открывает дверь и в совершенно пустой комнате на кровати сидит Саша. Спиной к ней. Она говорит ему: «Саша, я так рада тебя видеть, повернись же ко мне, почему ты сидишь спиной». А он отвечает: «Валя, я не могу. Я сильно обгорел и не хочу, чтобы ты меня таким видела». Через несколько дней она узнала, что его родители получили похоронку, Саша действительно сгорел в танке. Я напомню, бабушка была 20-го года рождения. Еще раз — из ее класса забрали ВСЕХ мальчиков, и ОНИ ПОГИБЛИ. ВСЕ, ДО ЕДИНОГО.
В советское время, лживое и гнусное, тоже ходили парадами, тоже говорили про союзников, что они «отсиживались», но все же главный нарратив был — «Не дай бог! Чтобы не было войны». Поэтому когда я слышу «Можем повторить», я вспоминаю бабушку Валю и ее одноклассников. Двоюродного дедушку, который пропал в 41-м под Москвой, и ничего о нем не было известно аж до середины 90-х (потом выяснилось, что эшелон с призывниками разбомбили еще на подъезде к фронту). Отцу моего отца дедушке Мише повезло: его часть держали на Дальнем Востоке против Японии, пересидел войну, повоевал с японцами немного.
Папа с мамой в 82-м были в круизе на Валааме. Первое, что увидели, когда пароход причалил: возле пристани ползали по песку безногие-безрукие инвалиды. Выпрашивали на «выпить» у туристов. Родина отблагодарила — сослала с глаз подальше, чтобы не путались под ногами.
Соседку по кабинету в Останкино отправляли в Францию, туда Путин поехал на празднование скольки-то летия высадки в Нормандии. Главный редактор ее лично инструктировал: смотри, никаких упоминаний про значение высадки! Второстепенная операция, обязательно напиши про то, что тянули с открытием второго фронта. А я как раз читал воспоминания о высадке, как лейтенант Уокер под пулеметным огнем поднял своих морпехов («Чего вы тут разлеглись, перестреляют всех!»), потеряв две трети, захватил дот и два часа отбивал контратаки немецкой пехоты, пока не подошла вторая волна десанта. Вот ему, полагаю, было бы любопытно послушать про второстепенную операцию.
Настоящие ветераны, которых сейчас по пальцам пересчитать, про войну рассказывать не любили, как правило. Слишком тяжелое потрясение. Я как-то снимал одного деда — седой весь, заикается. Кое-как разговорил его: поседел и заикаться стал в 20 лет на Букринском плацдарме. Когда танки прорвались к командному пункту и некому было отбиваться, командир полка приказал вызвать огонь на себя. На КП артиллерии связисту не поверили, и командир сам кричал в трубку: «Вызываю огонь на себя». После того как по высотке, на которой был КП полка, отработали «Катюши», все, кто остался в живых, долго не могли разговаривать.
Когда Гроссман написал свой роман «Жизнь и судьба» (это про войну, точнее, про ужасы войны), его вызвали к Суслову. Главный идеолог СССР сказал писателю: «Ваш роман не издадут еще 200 лет». Ошибся, паскуда, издали намного раньше. Я читал.
Миллионы погибших (до сих пор точно не знаем сколько), драп, заградотряды, 5 миллионов пленных, повальные расстрелы, котлы, потери, потери, потери… Кромешный ад. Мы — «наследники победы», маникюр за 300 рублей, участникам ВОВ бесплатно.
С 20-го по 23-й годы рождения из сотни вернулись трое.
Можем повторить…
Повторили, как же… В Буче. «Наследники»…
В довесок к «праздничной» публикации:
День, когда плакал дедушка.
9 мая мой дедушка наливал стопку водки и плакал.
Знаете, это очень страшно: видеть, как текут слезы по щекам, покрытым морщинами и седой щетиной.
Он плакал о тех, кто погиб. О тех, кто пропал без вести. Кто сгорел в печи. Кто сгнил в концлагере. Кто замерз до смерти на лесоповале. О тех, кто стал вдовами и сиротами, кто не дождался сыновей, братьев, внуков. О тех, кто не родился. О тех, кто вернулся без рук, без ног, без глаз. О тех, кто не вернулся.
9 мая — это не парад, не салют и не песня о победе. Это траур, скорбь и ощущение бессилия перед злом. А для меня это — день, когда плакал дедушка. И я плачу вместе с ним.
