Антагонизм между левыми и националистами, традиционно присущий западной и отечественной политике, одним из своих главных интеллектуальных следствий имеет не менее традиционное противопоставление категорий «нация» и «класс» в политическом и научном дискурсах. Специально обращаем внимание на характер этой каузальной связи. Не те или иные трактовки национального/этнического и классового или различное понимание их баланса в человеческой истории служат истоком национализма и левой идеи. Дело обстоит ровно наоборот: объяснение движущих сил истории (то есть интеллектуальные схемы) вытекает из дотеоретической, культурной аксиоматики. Мы становимся националистами или коммунистами вовсе не потому, что убеждены в интеллектуальной правоте классового или национального подхода; выбор интеллектуальной парадигмы, способа осмысления человеческой истории в решающей степени обусловлен нашей идеологической позицией, социокультурным багажом и, вполне вероятно, психологическим профилем.

Понимание глубинной, в прямом смысле слова экзистенциальной укорененности левизны и национализма объясняет затруднительность лево-правого (национал-большевистского, социал-национального) синтеза. Не то что он вообще неосуществим — в европейском контексте подобный синтез более или менее удачно реализовался в рамках фашистских движений (не режимов) 20-30-х годов прошлого века, в национальных фронтах оккупированных немцами стран времен Второй мировой войны, в Румынии и Албании социалистической эпохи, — однако нигде так и не стал исторически долговременным и устойчивым.

И уж точно национал-большевистский синтез никогда не был политической реальностью в России — советской и постсоветской, оставаясь не более чем интеллектуальным фантазмом интеллигентских группочек. В политике и идеологии советского коммунизма русский национализм играл исключительно инструментальную роль или, перефразируя знаменитый афоризм доктора Геббельса (кстати, изначально тяготевшего к левому, антикапиталистическому и антиолигархическому нацизму), национализм был клеткой, в которую следовало заманить птичку. Провал любых попыток право-левого, коммуно-националистического объединения в посткоммунистической России со всей очевидностью указывает на субстанциальную несовместимость вступавших в него политических сил — у левых и националистов оказались разные социокультурные коды, разные группы крови.

Однако из невозможности политического объединения левых и националистов вовсе не следует априорная непримиримость интеллектуальных схем и концепций, тяготеющих к классовой или национальной парадигме в объяснении человеческой истории. Более того, даже априори эти подходы пересекаются. Люди как существа социальные принадлежат к социальным группам, включая макрогруппы — классы, но в то же самое время у всех людей имеется национальность. Тем самым эпицентр дискуссии смещается в область выяснения баланса классового и национального — баланса, который ни в малейшей мере не предопределен, а каждый раз определяется контекстуально, то есть исходя из конкретной ситуации.

Не говорим уже, что ни одна из существующих научных парадигм не способна породить такой всеохватывающей интеллектуальной сетки, которой можно было бы объять всю человеческую историю. Объяснительная сила любой из научных парадигм принципиально ограничена, причем пределы этой силы, равно как и возможность применения той или иной парадигмы определяются строго контекстуально.

Приведем лишь один, хотя и весьма важный пример, непосредственно характеризующий соотношение классового и национального подходов. Вскормленный марксистским молоком классовой легитимности советский коммунистический режим в первое двадцатилетие своего существования на дух не переносил русскую этничность и всячески третировал ее, пытаясь вытравить русский дух и само русское имя1. Однако в ситуации немецкого вторжения ему пришлось срочно перейти от классового интернационализма к национальной русской легитимности, еще недавно считавшейся «шовинистической и великодержавной».