Я — русский мусульманин. Дмитрий Пашинский записал монологи двух молодых русских мужчин, которые приняли ислам. Оба они раньше верили в русский национализм.

Алексей, Саратов

«Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и я свидетельствую, что Мухаммад — Его Раб и Посланник». Эта молитвенная формула называется «шахада», ее произнесение является главным условием принятия ислама. Три года назад в небольшой саратовской мечети на краю города свою шахаду произнес 27-летний врач-психиатр Алексей К. Мулла представил немногочисленным местным прихожанам их нового брата, прошедшего путь от русского националиста до русского мусульманина.

Имя в исламе не имеет никакого значения, если оно не противоречит вере. Мое — не противоречит. Есть неофиты, им обязательно нужно выбрать имя, купить тюбетейку, четки. Ролевая игра какая-то. Я к этому со смехом отношусь, как и к атрибутам скинхедства — бомберам, подтяжкам. Но скином я никогда не был. Не люблю стричься коротко, может, поэтому (смеется). Скины — это субкультура без политических взглядов. Временная мода, уже исчезающая, — в отличие от национализма.

Националистом я стал довольно поздно — в 18 лет. Меня окружали друзья из ультраправых. Я поначалу эмоционально их поддержал, а идейно — лишь потом, когда увлекся эстетикой Третьего рейха и историей России. Плюс возникла этническая преступность. Вообще Саратов — издревле тюркский город. Здесь с русскими нормально жили и татары, и башкиры. А в конце 90-х к нам хлынул Кавказ, и начались проблемы: не поделили девушку, выпивку, кого-то избили до полусмерти, зарезали. Они вели блатной образ жизни, как мексиканцы в США, потому что выросли в нищете, научились убивать да грабить. Я дагестанца одного знал. У него самое яркое событие из детства — калаш в подарок и $100.

Изначально меня привлек радикальный путь. В 2004 году я вступил в НСО (Национал-социалистическое общество. — Ред.). Оно в провинции было не сильно радикальным. В Питере, Москве — да. НСО-Cевер, например. Это одно из подразделений. Там на счету почти 30 убийств, 5 пожизненных получили. Среди нас тоже были такие, но на преступления шли без огласки руководству. Одни делали, другие ничего не знали или молчали.

В начале 2008-го НСО фактически распалось. В Москве посадили, наверное, 80% от организации. Из моих ближайших соратников — никого. ФСБ нас регулярно таскала «беседовать», но обходилось без уголовных дел. У них были собраны данные по каждому активисту. Хотя я всегда занимал умеренные позиции. Интересовался идеологией, агитацией. Мы ориентировались на молодежь и людей не старше 30, чье мышление не было совковым. Ощущалась ответственность за страну, но постепенно все сошло на нет, потому что так называемый русский народ не является таковым. Русский народ — это симулякр, биомасса, среди которой лишь 5% осознает свою идентичность. Поэтому быть русским националистом — это значит быть одиноким, быть непонятым интернациональным совковым большинством.

Я состоял в движении четыре года. НСО меня привлекало тем, что там не было антисемитизма, гитлеризма, там были думающие люди. Со многими из них я до сих пор поддерживаю связь. Ислам для этого не помеха. Они же не радикальные православные, которые, прямо скажем, люди неумные, нетерпимые. И от идей национализма я до конца не отказался. К нам приезжают самые маргинальные слои из других этносов. Это люди с низким образованием, часто русофобски настроенные, они тоже крайние националисты, но на чужой земле. Ассимилироваться в нашу культуру им не нужно. Да и культуры у нас нет. Культура — это какие-то рамки, ограничения, традиции — все давно утеряно. Куда ассимилироваться? В алкоголь, праздность, развлечения? Не лучший выбор. С другой стороны, современная Россия для меня — такое же вражеское и чужое государство, как и для них. Любой русский мусульманин думает об эмиграции. Не обязательно уезжать в исламскую страну, но хотя бы туда, где к нам лояльно относятся. Я слышал, что в Турции формируются этнические общины, в том числе и русская. А здесь, в путинской РФ, мы на последней ступени перед распадом. У Льва Гумилева есть теория о мемориальной стадии развития этноса. Она полностью отражает происходящее: умирает этнос — умирает его империя.

* * *

Об исламе я слышал с детства. Я жил рядом с мечетью и каждое утро просыпался от пения муэдзина. Он пять раз в день призывает к молитве. Его пение слышит весь квартал. Потом некоторые лидеры из нашего подполья стали переходить в ислам. Думаю, причина в исламских боевиках. Их мужество, бесстрашие не могли не привлекать. Я заинтересовался, зачем они это делают, и начал читать об исламе. Открыл для себя философа Рене Генона. На тот момент я был атеистом, но, прочитав Генона, стал думать о духовных вещах. Не о «духовных скрепах», а об эзотерической составляющей. Я понял, что у национализма в отрыве от своих корней нет будущего. Это искусственное образование какое-то. И Рене Генон как раз писал, что кроме ислама не осталось ни одной эзотерической школы.

Конечно, сначала я познакомился с русскими националистами, которые приняли ислам. С Харуном Сидоровым, основателем НОРМ (Национальная организация русских мусульман. — Ред.), и Салманом Севером. Я не знаю, что он делал в своей жизни, но большего интеллигента я не встречал. Эти люди поразили меня своим умом. Я думал, они станут призывать к взрывам. Но они лишь убедили в том, что моя жизнь ведет к тупику. А мой тупик — это мой склад личности. Ты когда-нибудь читал Сартра? В «Тошноте» очень ярко показаны человеконенавистничество и отвращение к жизни. Ну, наверное, мое состояние близилось к этому.

Я принял ислам три года назад. Мне было 24. Нет ничего проще, чем принять. Нужно произнести всего одну молитву на арабском в присутствии двух мусульман. В какой-то момент у меня возникло ощущение, что я попал в секту (смеется). Имам мечети и прихожане были очень жизнерадостные, улыбчивые. Я думал, это делается специально, ведь в Коране сказано, что если мусульманин приведет к вере хотя бы одного человека, то ему откроется дорога в рай. И я подозревал, что ими движет меркантильный интерес (смеется). Параллельно я ходил в одну из протестантских церквей. У меня подруга была протестанткой. Думал, смотрел, сравнивал. В протестантской церкви меня тоже встречали с улыбками и объятиями.

Я однозначно отрекся от идеи православия. У меня мать — венеролог. Она периодически лечила попов от гонореи, которую те от проституток подхватывали. Я видел, как эти чиновники в рясах богатеют день ото дня. А в протестантстве отсутствует мужское начало. Женщине присущи мягкость, терпимость, уважение. Это само по себе прекрасно, но не ко всем же подряд. Еще в протестантстве — культ денег и личного успеха: «Добейся! Бог даст тебе заработать на квартиру, машину!» Слишком много коммерции в нем.

А ислам в моем понимании — это вызов современности в плохом смысле слова. Вызов алкоголизму, наркомании, проституции, вырождению. Ислам — это религия мужского характера. Сначала я не понимал, как можно молиться Богу и чувствовать себя перед ним каким-то ничтожеством. Я же вырос в обществе, где надо быть эгоистом. Но позже осознал, что поклонение Всевышнему — это работа над своим эгоизмом, над своим эго.

С каждым днем соблюдать правила ислама все труднее. Для этого надо жить в мусульманском обществе. Не так давно в одном из университетов мусульмане-татары расстелили коврики, чтобы совершить намаз. Через неделю их хотели отчислить и запретили молиться. Я на работе стараюсь не афишировать свою веру, чтобы во мне не видели потенциального террориста. А отношения с родителями, напротив, улучшились. До принятия ислама я не признавал их авторитета, но «рай под ногами у матерей». Хорошая фраза.

В Саратове немного русских мусульман. В основном это взрослые люди от 40 до 50 лет. Они аполитичны. Их, кроме ислама, ничего не интересует. Есть несколько молодых ребят, но русского джамаата (общины. — Ред.) в Саратове нет. Я сейчас проживаю на Урале. Здесь тоже есть мусульмане, но у них иные интересы… Кстати, благодаря стараниям Харуна Сидорова большинство из них не становятся ваххабитами. Меня самого пытались неоднократно завербовать через интернет. Люди, видимо, шарят по группам исламским и пишут всем подряд. Мне написали с непонятной страницы: «Брат, давай общаться». Я вижу у того список из ваххабитских групп и сворачиваю общение. Не исключаю, что это могут быть и сотрудники спецслужб.

Я точно знаю, что в саратовской мечети есть ваххабиты. К сожалению, эта мечеть стала общаться с Саудовской Аравией. Туда отправляют учиться, а потом привозят к нам эту заразу. Вообще в Поволжье нарастает ваххабизм. Не знаю, чем это может закончиться. Ваххабитов можно определить по внешним признакам. Они бреют голову налысо, ходят с подвернутыми штанинами. Почти как скины, но с бородой.

Я же суннит. Исповедую суфийское направление ислама. В суфизме тоже сохраняется понятие джихада — священной войны, но в мирное время джихад — это не самооборона, а самосовершенствование. Ты занимаешься борьбой только со своими пороками.