Миграционный кризис, начавшийся в 2015 году, сильно повлиял как на политику Европейского Союза в целом, так и на ситуацию в его отдельных государствах. Последствия кризиса ощутимы и в пограничных странах юго-востока ЕС, таких как Венгрия и Греция, и в странах западноевропейского «ядра».
В Восточной Европе кризис имеет меньше отношения к вопросам практической политики, но важен на символическом уровне. Он дал правым популистам трибуну для выступлений против «дармоедов» и «провальной политики мультикультурализма». Во всем ЕС правые политические движения завоевали новые высоты именно благодаря своим ксенофобским лозунгам — и если раньше эта ксенофобия была, в основном, адресована осевшим в Европе гастарбайтерам и их детям, то сегодня их объектом становятся беженцы с Ближнего Востока. Результатом давления со стороны правых стал целый ряд политических решений — от частичного закрытия границ до избрания националистических правительств и голосований за выход из ЕС.
Но что происходит на «Дальнем Востоке» Европы, в странах бывшего СССР? Несмотря на то, что миграционный кризис не затронул эти страны напрямую, он оказал важное, хоть и косвенное влияние на местные политические процессы. Наиболее заметным его последствием стал всплеск «расизма на расстоянии» на Украине и в России. По разным причинам люди из различных политических лагерей объединились в защите «Европы» от «чужаков». Парадоксальным образом, себя эти люди не зачисляют в последнюю категорию. Напротив, носители таких взглядов настаивают на своем праве говорить от имени политического сообщества, к которому они не принадлежат (т. е, Европе, чьи воображаемые границы на востоке совпадают с восточными границами ЕС), призывая его быть менее гостеприимными в отношении чужаков.
По ту сторону занавеса
Массовый наплыв в Европу рабочей силы с Ближнего Востока, Южной и Юго-Восточной Азии, Африки и Карибского региона был напрямую связан с послевоенным экономическим бумом. Будучи частью глобальной капиталистической экономики, этот процесс протекал в определенный исторический период — и именно в этот период советские граждане имели очень ограниченный доступ к информации о том, что же на самом деле происходило в Западной Европе.
Советская культурная индустрия брежневских времен произвела и растиражировала несколько канонических образов «Европы», но большинство из них были фикцией, порожденной литературой девятнадцатого века и заимствованной из книг Александра Дюма, Жюля Верна, Артура Конан Дойля, Джерома К. Джерома и тому подобных «классических» авторов. Представления о более поздней социальной динамике серьезно отличались от реальных процессов, переживаемых послевоенными европейскими обществами. Один из таких важных процессов, не замеченных советскими людьми, — это в буквальном смысле меняющееся лицо западноевропейских обществ вследствие демографических изменений, о которых не упоминалось даже в официальном агитпропе.
Само понятие массовой трудовой иммиграции было незнакомо советскому населению, жившему в условиях закрытых госграниц и постоянного дефицита рабочей силы. Структурную нишу низкооплачиваемых рабочих-иммигрантов здесь занимали выходцы из сельской местности и из неславянских республик, работавшие в городах более экономически развитой европейской части СССР. Вокруг этих внутренних мигрантов создавались стереотипы (например, «лимита»); нередко они подвергались дискриминации — но масштаб этих явлений все же был относительно скромным ввиду жестких административных ограничений, регулировавших передвижение людей.
В то же самое время, 1970-е были временем «правого поворота» в советской интеллигенции. Разочарованные отсутствием каналов конвертации своего культурного капитала в материальный, большинство диссидентов брежневской эпохи увлеклись возрождением народной (русской или «местной») культуры, религии, идеями «меритократического» общественного неравенства и экономического либерализма. Учитывая доминирование таких взглядов, неудивительно, что позже, обнаружив этническое разнообразие «Запада», бывшие советские граждане с готовностью восприняли консервативные клише о ленивых иностранцах, разрушающих гармоническую, белую и процветающую «Европу», существовавшую лишь в их воображении.
Украина: националистический здравый смысл
В постсоветской Украине этнические стереотипы были, в основном, направлены против выходцев из села, говоривших по-украински, и прибывавших в русскоязычные города. Помимо этого, в Украине были и есть «традиционные» дискриминируемые меньшинства, такие как цыгане, но отсутствовала иммиграция из-за границы в значительных масштабах. Численность цыган в Украине даже не приближается к уровням Венгрии, Румынии, Словакии или Чехии, поэтому, в отличие от стран дунайского бассейна, они не стали главной угнетенной этнической группой. Приток студентов из Азии и Африки после распада СССР также значительно обмелел, хотя в целом они все еще едут учиться в большие города Украины. Именно эти студенты, а также «традиционные» не-белые жители Украины — от цыган до кавказцев — стали объектами преследования со стороны новых ксенофобных движений.
Эти движения пытались заимствовать политическую повестку у своих европейских коллег. Андрей Парубий, нынешний глава Верховной Рады Украины, а ранее выдающийся деятель Социал-националистической партии Украины (ныне «Свобода»), с 1998 года поддерживал регулярные контакты с Жаном-Мари Ле Пеном, посещая его во Франции и организовывая визиты активистов французского Национального Фронта в Украину. Два урока, которые французские националисты тогда преподали своим украинским товарищам, заключались в необходимости упирать на социально-экономическую проблематику и иметь непримиримую позицию в отношении миграции.
Но в украинских реалиях, где особой миграции не было, вездесущие граффити «Свободы» «Остановим миграцию» у большинства прохожих вызывали разве что недоумение. Другими словами, украинским националистам было сложнее скрыть свой расизм под маской «легитимных требований белого рабочего класса», как это делается в Западной Европе.
Когда в 2004 году четверо нацистов устроили теракт на киевском рынке «Троещина», от взрывов пострадали несколько граждан Пакистана, Бангладеш и Вьетнама, однако единственным погибшим человеком оказалась уборщица-украинка. То есть, даже на наиболее плохо оплачиваемых работах в самых «мигрантских» местах концентрация собственно «мигрантов» была незначительна. Неудивительно, что самая успешная неонацистская организация — Социал-националистическая ассамблея (СНА), ставшая в 2014 базой для создания «Азова» — действовала главным образом в Харькове, единственном украинском городе, где численность иммигрантов относительно велика.
Характерным является тесное сотрудничество СНА с «Просвитой» — организацией безобидных пожилых интеллигентов-патриотов, главным образом озабоченных возрождением украинского языка и народных обычаев. Украинские «национал-демократы», в 1990-х взявшие на себя гуманитарную политику нового государства и опеку над культурным производством, совершенно не имели политической чувствительности, которая удержала бы их от того, чтобы делать и говорить вещи, неприемлемые в послевоенном европейском либеральном мейнстриме.
Так, на протяжении двух десятилетий учебные программы украинских школ распространяют эксклюзивно-нативистское видение истории, литературы и даже географии. Лидеры общественного мнения и уважаемые патриоты в своей риторике активно выступают за «спасение генофонда нации», защиту интересов «автохтонного населения» и обеспечение главенства «титульной нации», и даже за предоставление этническим украинцам достаточного «жизненного пространства». Эти люди едва ли являются осознанными нацистами, но не видят ничего плохого в такой терминологии и идеях, нормализуя их в обществе.
