А остальных?
— Тоже начал пораньше выписывать. Ну, он такой, более прогрессивных взглядов. «Эхо Москвы» слушает. Я удивился даже. Он услышал обо мне по «Эху Москвы» и передал это заведующей. Наверно, это какое-то впечатление на него произвело.
Но прогрессивные взгляды означают, что он склонен более по-человечески относиться к тем, кто на принудительном лечении? Это на практике как-то отражалось?
— Я с ним встречался, когда он проводил комиссию для выписки, это происходит раз в полгода. Так он непосредственно не наблюдает больных, не ведет посещения. Видимо, он не считает, что мое преступление приравнивается к терроризму. В целом, я считаю, что меня так рано выписали, потому что было давление со стороны СМИ, правозащитников, и пришел человек более прогрессивных взглядов.
Как было со свиданиями, часто ли их давали?
— На общем режиме свидания два раза в неделю, по средам и воскресеньям. Это один из плюсов больницы по сравнению с тюрьмой.
Омбудсмен областной не приходил к вам?
— Нет. Приходили правозащитники, Щуры (Татьяна и Николай Щур, члены ОНК Челябинской области предыдущего созыва — ОВД-Инфо). Больше никто.
Вы сказали, что в СИЗО было лучше, но ведь в какой-то момент вас там поместили в медсанчасть, где были тяжелые условия.
— Да-да. Лучше, если не считать «дурхаты». Я сначала сидел вообще хорошо — месяц в одиночной камере в ФСБшной тюрьме «семерке», потому что был следователь ФСБ (по словам Татьяны Щур, несколько лет назад СИЗО № 7 передали в ведение ФСИН, но неофициальный контроль ФСБ сохраняется — ОВД-Инфо). Там чисто, все тщательно контролируется ОНК. Как в отеле. Потом, когда я стал числиться за судом, меня перевели на «однерку», централ местный (СИЗО № 1 — ОВД-Инфо). Сначала я сидел в карантине, было весело довольно. Потом, видимо, поскольку я политический и могу влиять на других заключенных, распространять среди них экстремистские взгляды, я сидел в «двушках», хатах на двоих. Сидел с очень богатыми людьми, предпринимателями, которых обвиняли в мошенничестве. И у них все было — телевизоры, холодильники. Поэтому я сидел в комфортабельных условиях, и отношение сотрудников было замечательное. А потом, поскольку мне поставили невменяемость, меня перевели в так называемую «дурхату» — медсанчасть, для психически больных. И там был ад абсолютный. Ничего не моется, грязно, из обоих кранов идет то одна горячая вода, то одна холодная. Вместо туалета вокзальная параша, из которой постоянно воняет. За окном псарня, собачий лай постоянно. И отношение другое, ни в баню нормально не сходить, ни на прогулку. В общем, если бы я написал жалобу в Европейский суд, я бы однозначно выиграл. По сравнению с тем, какие туда подают жалобы на плохие условия содержания, я сидел в самых адовых условиях. «Дурхата» — это самый низ, худшее, что можно себе представить в СИЗО. И опять же контингент, люди, с которыми сидишь в «дурхате», это полный кошмар. Убийцы, те, кто проходит по статьям «изнасилование», «развратные действия в отношении малолетних», неоднократно судимые. Я там один был политический. Обычно же в СИЗО ранее судимые не контактируют с ранее не судимыми, их вместе не сажают. А в медсанчасти все вместе сидят — и те, у кого по пять, по шесть ходок, и я, который в первый раз.
Решение признать вас невменяемым было неожиданным, или какие-то намеки звучали до этого?
— Неожиданным было. Наверно, основную роль сыграло, что один раз я месяц был в психиатрическом стационаре, в открытом отделении, в 2003 году из-за депрессии.
Второе дело сейчас затихло, никто не появляется?
— Да.
А к вам в больницу в связи с этим делом приходили?
— Посещали, да. Приходил следователь проводить следственные действия, ознакамливать с делом. Потом дело отправляли в прокуратуру, прокуратура возвращала, они снова проводили какие-то действия, снова ознакамливали с делом. А недавно пришли снова опера, снова Центр по противодействию экстремизму подключился. Незадолго до выписки приходили в больницу к заведующей, расспрашивали, кто ко мне приходит, пользуюсь ли я гаджетами. Провели еще один обыск в квартире, интересовались экстремистской литературой, какими-то связями, пытались найти краску, одежду.
Как вы думаете, что будет с этим делом?
— Не знаю. У них уже год и восемь месяцев идет расследование. Прокуратура так и не утверждает обвинительный акт. Они его давно закрыли бы, это было бы самое простое, но, видимо, оно для них слишком значимо, слишком принципиально. Насколько я понимаю, на них в свое время Москва давила, когда это произошло. Если бы просто краской покрасили — это одно, а то в цвета украинского флага.
Думаете ли вы о том, что делать дальше, чем заниматься?
— Пока еще ни о чем не думаю, со вторым делом хочу разобраться и тогда уже буду что-то решать. Сейчас я не могу никуда устроиться на работу.
Всюду, где нужна справка от психиатра, для меня дорога закрыта. Я должен в течение нескольких лет каждый месяц отмечаться у психиатра, получать в обязательном порядке лекарства, таблетки, уколы. Если я снова по каким-либо причинам, хоть планово, попадаю в психушку, я там буду обязан лежать как минимум сто дней, раньше меня не выпустят.
Это называется АДН (активное диспансерное наблюдение — ОВД-Инфо).
Вас арестовали после того, как вы уехали из России, а потом вернулись. Почему так произошло?
— Я хотел убежать. Особо выбирать было не из чего. Понадеялся на людей, что они мне помогут, они пообещали помощь, а потом меня бросили, подставили, и я не смог никак закрепиться в Украине, поэтому пришлось возвращаться обратно.
