Заключению, согласно Постановлению ВЦИК 1919 г., подлежали следующие лица: «тунеядцы, шулера, гадатели, проститутки, кокаинисты и т.д.»; «за преступления по должности» и дезертиры; спекулянты; уголовные преступники; «за участие и соучастие в контрреволюции и шпионаже»; «ино-странные заложники»; «заложники за отдельных лиц (родственники и поручители за лицо, совершившее преступление и скрывавшееся от Советской власти)»; «русские заложники»; «изолированные контрреволюционеры»; «перебежчики, взятые в плен и нежелающие вступить в ряды Красной Армии»; «военнопленные, политическая благонадежность которых не выяснена»; «военнопленные иностранцы»; «военнопленные, активные белогвардейцы» . Согласно «Положению о принудительном привлечении лиц, не занятых общественно-полезным трудом» от 7 апреля 1920 г., подписанном Дзержинским, в лагерь могли отправить лиц с «уголовным прошлым» и «злостно уклоняющихся» от всеобщей трудовой повинности. При этом, «не занятыми общественно-полезным трудом» считались лица: «живущие на нетрудовой доход; не имеющие определенных занятий; безработные, не зарегистрированные в подотделе учета и распределения рабочей силы; хозяева, ремесленники, кустари, не зарегистрированные соответствующими органами…, нарушающие кодекс о труде и правила, установленные для частных предприятий; торговцы, нарушающие правила частной торговли; советские служащие, занимающиеся посторонними делами в рабочее время или манкирующие службой; фиктивно учащиеся» . Словом, любой человек мог оказаться в лагере.
В конце 1920 г. в воронежских лагерях числилось всего 30 «тунеядцев» и 69 «уголовных», 148 «спекулянтов», в т.ч. 8 «злостных», 15 заложников, 5 военнопленных. Самые многочисленные категории – «преступления по должности и дезертиры» — 913, а также контрреволюционеры – 434 . Нередко применялось и «условное» заключение как угроза реального, с работой в лагере, но проживанием в городе: «числить заключенным без лишения свободы».
К принудительному труду приговаривали самые разные органы новой власти. В воронежских лагерях по приговорам Народных судов в конце 1920 г. находилось всего 14 человек. Основными поставщиками рабочей силы для «социалистического строительства» были другие судебные органы – различные Революционные трибуналы, Революционные военные трибуналы (РВТ); 387 и 658 заключенных в конце 1920 г. Порядка трети лиц попадали в лагерь без судебных решений. Постановления о заключении в лагерь выносила ЧК и ее разновидности: ВЧК, Губчека, РТЧК (районная транспортная ЧК, на железных дорогах), Особые отделы (ОО) (ЧК в армии), в том числе и трудовых армий, уездные Политбюро по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (ЧК, находившаяся в ведении исполкомов). Так, в конце 1920 г. в воронежских лагерях «состояло за административными учреждениями»: «самой» ВЧК – 4, местными ЧК – 482, ОО – 58 и отделом управления губисполкома – 5 человек . Поставщиками заключенных были: Губдезертир (комиссия по борьбе с дезертирством), местные комитеты ГКТ, милиция, волостные и сельские ревкомы, уездные исполкомы, советы, даже отдел Народного образования и т.п. В лагерях находились лица неизвестно кем туда отправленные.
Приговоры отличаются еще большим разнообразием. Они свидетельствуют о том, что в основу правовой системы был положен принцип «целесообразности». Это приводило к тому, что должностные лица, выносившие приговоры, руководствовались своей «революционной совестью», а не ясными аксиоматичными законами. Минимальный приговор, мною выявленный, – неделя заключения в Митрофановский лагерь условно: 16 декабря 1920 г. «бухгалтера подотдела Кравченко Григория за неправильную посылку бумаги в ЦЕНТР арестовываю в административном порядке условно на семь суток». Нередкими были пожизненные сроки, которые получали даже женщины. Зафиксированы и такие приговоры: «до победы над Польшей», «до победы Мировой революции». Обычными сроками были: «до 6 месяцев, до 1 года, до 3, 5, 10, 15, 20 и более лет, пожизненные, до окончания гражданской войны, военнопленные, польские заложники». В конце 1920 г. в Воронежских лагерях со сроком до 5 лет числилось 651 заключенных, свыше 5 лет – 708, заложников — 15 (поляки), и «до конца гражданской войны» — 239 . Причем заложники и некоторые другие узники не имели приговоров и находились в лагере «до особого распоряжения».
Однако заключенных «миловали» те же органы, которые их туда и отправляли. Например, 18 ноября 1920 г. постановлением Комиссии ОО 2-ой армии 11 узников были «освобождены вовсе от заключения», а 29 ноября ввиду «Октябрьской амнистии» решением подотдела принудработ и Губчека было досрочно освобождено 12 человек. Имело место и «условное освобождение». Так, 19 ноября 1920 г. группа заключенных была «условно» освобождена «с отправкой на фронт через этапного коменданта» по распоряжению зав. отделом принудработ . Заключенная Акулина Лисицына была освобождена в октябре 1920 г. «по выписке из постановления коллегии Губчека» .
Существовала и система дисциплинарных наказаний в самом лагере. Например, в Онуфриевском лагере заключенный мог подвергаться аресту за «порчу казенного имущества», «расхищение продовольствия» на 14 суток, за «самовольный переход из роты в роту», «подачу заявлений с ложными сведениями», «покушение на кражу у товарищей», «за то, что самовольно взял с повозки кусок хлеба», «за то, что во время поверки не стоял на месте» на 1 сутки, «за недосмотр», приведший к «порче электрической лампочки» на 2 суток, «за кражу у товарищей продуктов и за драку», «отказ идти на работу», «нарушение тишины и порядка в камере ночью», на 3 суток, а за «хулиганство» на 6 суток. Под арест на 5 суток отправились заключенные Мордовцев и Костенко: «за то, что чинили сапоги, не имея ордера от заведующего работами», а Диденко «за то, что без разрешения отдал в починку сапоги», Рыбалкин «за то, что стал пользоваться чунями, изготовленными для Красной Армии», а Зиновьев-Занет и Куликов «за то, что, будучи назначены уборщиками, не поддерживали в камере чистоту» . Заключенные лишались также свиданий и передач пищи. В карцере лагеря заключенные запирались «на замок» и выпускались на прогулку на 2 часа в сутки. В качестве профилактики побегов вводилась круговая порука, т.е. за бежавшего, наказаниям подвергались другие заключенные. За побег срок заключения мог быть увеличен в десять раз, за повторный побег могли расстрелять. Тем не менее, весной 1921 г. в неделю из лагерей бежало до 15 человек.
По своему социальному составу заключенные делились на 3 группы: лица, «жившие в прошлом за счет эксплуатации чужого труда»; «лица интеллигентного труда»; «крестьяне и рабочие» . «Эксплуататоров» на примерно тысячу заключенных было 1 – 2 человека, а иногда они вообще отсутствовали. «Интеллигенты» составляли около 10 % лагерного населения. Остальные были крестьянами и рабочими, причем большую часть из них составляли крестьяне, «землепашцы» по роду занятий. В конце 1920 г. в воронежских лагерях «лиц рабочих профессий; плотников, столяров, механиков, техников, портных, сапожников» было 209 человек. «Интеллигентов» — «военных специалистов, конторских и канцелярских служащих, бухгалтеров, врачей, инженеров, специалистов по сельскому хозяйству, учителей и педагогов» — 124. Чернорабочих — 892, из которых почти все были крестьянами . Лагери можно без кавычек назвать рабоче-крестьянскими; сведения о социальном составе заключенных опровергают стереотипы о классовом характере большевицкого террора.
В лагерях находилось довольно много «контрреволюционеров», среди которых, надо полагать, были члены небольшевицких партий. Однако в Онуфриевском лагере в апреле 1921 г. среди заключенных было 4 члена РКП (б) и 1 РКСМ, в мае таковых было 16 и 1 соответственно, а в Митрофановском лагере постоянно находилось 10 – 12 коммунистов. В отчетах коменданта отмечалось, что среди заключенных «других политических течений [кроме РКП] не замечается», а отношение большинства лагерного населения к советской власти «сочувственное», а меньшинство «настроено безразлично» .