– Но среди ваших подзащитных есть не только политические заключенные, но и откровенные террористы, вроде Николы Королева и Сергея Климука. Это не вредит вашему имиджу правозащитников?

– Во-первых, «классические» правозащитники всегда заступались за чеченских сепаратистов, боевиков и террористов, и это считалось в порядке вещей. Дело не в том, террорист Никола Королев или не террорист, а дело в том, что любой человек имеет право на защиту от пыток и исполнение закона в отношении него, то есть любой заключенный имеет права человека. Если мы кого-то защищаем, это не значит, что мы солидаризируемся с его взглядами или методами деятельности. Это значит, что закон должен быть один для всех. Кроме того, названный вами Сергей Климук хоть и проходит по одному с Королевым делу о взрыве Черкизовского рынка, но их истории – это абсолютно разные вещи. Не нужно никогда людей грести под одну гребенку. Даже по версии следствия Климук не организовывал, не участвовал и не готовил теракт на Черкизовском рынке, он лишь, якобы контролировал действия непосредственных взрывников, хотя в «деле Спаса» есть и другие эпизоды, в которых никакого контроля со стороны Климука никому не требовалось. Я полагаю, что Климука приклеили к делу исключительно для создания дополнительного ажиотажа, ведь Климук на момент ареста был действующим прапорщиком ФСБ, а настоящая его вина, видимо, в том, что, будучи инструктором по рукопашному бою, он занимался им и с националистами.

– Кто финансирует «Русский вердикт»? Откуда средства для ведения деятельности? 

– Почти в каждом интервью мне задают этот вопрос, я понимаю, что считать деньги в чужом кармане – это самое любимое занятие (смеется). На самом деле, многим людям трудно себе представить, что в насквозь коммерциализированном обществе потребления, где человек человеку волк, еще остались люди, которые готовы бескорыстно помогать тем, кто попал в беду. Это такое антиницшеанство: падающего – не подтолкни, а помоги ему встать на ноги. Мы плывем против течения, мы не офисный планктон, а офисный нектон, и нам это нравится. Мы даже вкладываем в это свои деньги, а не получаем их откуда-то со стороны. В планах у нас есть – попытаться получить какие-то гранты на общественную деятельность, но с момента создания до настоящего времени вся деятельность «РВ» ведется абсолютно на безвозмездной волонтерской основе, а какие-либо минимальные траты на передачи заключенным и т.п., – все это финансируется, в том числе, за счет пожертвований наших симпатизантов,  которым мы очень благодарны.

– Вы защищаете только русских?

– Нет, я лично разбирался в деле брата и сестры Магмадовых, чеченцев, которых ФСБ обвиняло в связях с боевиками. Там длинная история – проще дать ссылку. Негласно мы помогали и дагестанскому хакеру Альберту Сааеву, обвинявшемуся во взломе правительственных сайтов кавказских республик. Мы помогаем всем, кто к нам обращается, независимо от национальности и вероисповедания. С родными и близкими Магмадовых и Сааева нас свели коридоры тюрьмы «Лефортово», а в тюрьме и в ее холлах нет национальностей, есть только люди, попавшие в беду и те, кто эту «беду» организовал. Наши подзащитные Женя Хасис и Антон Мухачев, сидя в камерах с выходцами с Кавказа, так же оказывали им существенную юридическую и правозащитную поддержку: мы много рассказывали об этом в свое время. Были в нашей практике и другие, менее известные случаи…

– И, тем не менее, есть ли у вас собственные идеологические воззрения?

– Ну, у каждого члена нашей команды могут быть свои предпочтения – мы не тоталитарная секта, нет только сторонников радужного флага (смеется). Нашей же официальной позицией, как организации, является следующее: мы считаем, что права человека есть не только у национальных и сексуальных меньшинств, но и у национального большинства – русских. Мы защищаем традиционные ценности нашего народа. То есть, можно сказать, что мы в определенном смысле традиционалисты и консерваторы. В любом случае, впрочем, мы считаем, что каждый заключенный (или подследственный), независимо от статьи, по которой он осужден (обвинен) и национальности, имеет право как на защиту от незаконного давления, пыток, так и на отстаивание его иных, неотторжимых прав человека. Исключение по нашему мнению составляют лишь люди (а точнее, нелюди), осужденные за неоспоримые факты сексуального насилия над детьми и женщинами. Это, в общем-то, тоже позиция. И она продиктована не только традиционными тюремными «понятиями», с которыми нам также приходится считаться в своей работе, но это, прежде всего, наш общественный вердикт такого рода людям, наш этический подход к данной проблеме.

– Поскольку вы не только правозащитный, но и информационный центр, расскажите, как часто о вашей деятельности пишут в СМИ? 

– Иррегулярно – то пусто, то густо. Как правило, это связано с какими-либо громкими уголовными делами, которые мы ведем, тогда индекс цитируемости и упоминаемости большой, текущая же, черновая, работа обычно всегда остается незамеченной. Но это связано не только с нами, такая практика касается любой общественной деятельности – СМИ питаются скандалами и конфликтами, а белые и пушистые котята популярны только в социальных сетях.

– Как в целом вы оцениваете взаимоотношения правозащиты и СМИ в России? 

– Правозащитники, как старой формации, так и нового типа, к которым относимся и мы, воспринимаются по-прежнему лишь в качестве экспертов в рамках своей тематики. Вместе с тем, как нам представляется, правозащитники, ведущие системную работу, например, по защите прав заключенных (в том числе в рамках ОНК) являются локомотивом демократизации России, а потому их деятельность заслуживает гораздо большего внимания, чем сейчас. То есть, можно написать сто тысяч статей про смерть Магнитского в СИЗО, но человека уже не вернешь, а если бы СМИ систематически и регулярно заостряли свое внимание на проблемах российской пенитенциарной системы, то быть может этой и других смертей за решеткой удалось бы избежать…

Михаил Пустовой
24 июля 2012, Национальный акцент