Философия

Философия жизни в лагере царила простая: борьба видов. Одни были всегда наверху, другие перемещались из грязи в князи и наоборот. Выше всех — сотрудники колонии, под ними активисты, у тех в руках свежие зэки, которых адаптировали. Можно было попасть в лагерную аристократию: взятками, интригами и наличием таких специальностей, как электрик, строитель или котельщик. Тупые шли в «Секцию дисциплины и порядка» — гнобить других зэков.

Их не трогали «менты», а они не лезли помогать нам. Но хуже всего сидели «обиженные» или «петухи». Их не считали даже кем-то вроде человека и могли унижать даже самые забитые мужики в красных бараках.

Половина зоны занималась гомосексуализмом. Мужчины сношались с мужчинами за шторками на шконках в бараках. Периодически запирались в сушилках для одежды, чтобы потрахаться с «петухами». Отцы семейства хвастались, сколько раз у них отсосали молодые «обиженные», и рассуждали, чем задний проход лучше влагалища. В «обиженные» попадали в основном малолетки или те, кто в камере признавался, что делал кунилингус жене. Гомосексуалами считались только те, кого использовали в однополом сексе. Но настоящих геев там было ничтожно мало.

Начальник зоны был русский, а его заместитель — дагестанец. Начальник звал его «узбекой» и «задротой», а потом пил с ним водку. Вообще начальник часто награждал подчиненных непечатными характеристиками. Перечить ему никто не хотел, рассчитывая в будущем успешно продолжить карьеру в пенитенциарной системе и получить квартиру.

Меня периодически били по голове опера. Когда становилось невыносимо, я шел в ремонтируемый барак и смотрел на поля вокруг зоны. Я смотрел вроде бы на волю, а на самом деле — на территорию в зоне отчуждения колонии. Бывало, рядом пристраивались малоприятные личности, дневальные с красных бараков, и начинали «мечтать» о побеге: их присылали опера, так как с зоны недавно неудачно бежал завхоз барака.

Общаться я предпочитал почему-то с украинцами, мошенниками с еврейскими фамилиями и легкими наркоманами за сорок. «Плановые», посаженные за употребление, делились со мной книгами Пелевина и Мураками, обсуждали геополитику и очень тихо — национализм. В колонию завезли и пяток скинхедов. Так как они все стучали на следствии, я оградился от них.

На воле

Условно-досрочно меня не отпустили. Я отсидел полный срок, два года. И теперь задаюсь вопросом: изменила меня тюрьма или нет? Не сядь я тогда, был бы я сейчас в числе ультранационалистов, мрачных типов, любящих шарфы имперского цвета и хриплый вокал группы «Коловрат»? Зарезал бы антифа-панка или мигранта и досиживал срок на строгом режиме? Сейчас я думаю, что рано или поздно все равно отдрейфовал бы на «Стратегию-31». И хотя торговые точки мигрантов и поныне меня раздражают, мой любимый писатель Довлатов — из еврейско-армянской среды.

На свободе я первым делом побежал в интернет-кафе читать националистические сайты, а потом не вылезал пару лет с «Правых новостей». Говоря честно, не тюрьма развела меня с наци, нет. Это был сложный процесс, расширение кругозора. Я понял, что если в Российской Федерации когда-то восторжествует народное волеизъявление, то правые националисты тут будут ни при чем. Они всегда боролись с Кремлем слишком примитивно: какие-то списки евреев в Госдуме, коряво переведенные с английского эпосы о татуированных свастиками уличных драчунах. Зона привила мне настоящую, жесткую ненависть к государству.

Говорят, кто в юности был революционером, с возрастом становится консерватором. По-моему, это глупость. Глядя на людей из движения, частью которого я ощущал себя годы назад, я вижу молодых консерваторов. Спрятавшихся в своих Вальхаллах, попойках на день рождения Гитлера, тошнотворных «Русских маршах» и бесконечной болтовне о спасении народа путем походов на турник. Нацизм — вечная старость сознания, а присущий скинхедам 2000-х злобно-веселый угар, разбавленный какими-то интеллектуалами из самиздатных журналов, ушел в историю. И черт с ним.

Последний раз я «кинул руку к солнцу» на Манежной площади в декабре 2010-го. Пришло больше пяти тысяч человек: от «Тор Штайнеров» рябило в глазах. Потом с каждым годом наци казались мне все более убогим зрелищем. Огромная масса рассосалась по субкультурным тусовкам или впиталась в проекты Кремля. «Зимнюю революцию» они не поддержали и вопили в сети, что белоленточных надо вешать. А я начал писать, анализировать происходящее, поначалу на андеграундных сайтах, потом стал журналистом. Для правых отныне я «левая шавка».

Пару раз я видел парня, с которым сидел, он остался нацистом. Первый раз он взахлеб рассказывал, как бегал с какими-то «нашистами» на «Русскую пробежку», а потом сказал, что проводил друга воевать за «Новороссию с жидо-бандеровцами». На нем была футболка с богом Перуном и англоязычным слоганом про славянское братство, а в паспорте украинская фамилия. Мне то ли противно, то ли жалко его, не знаю.

Подготовил Евгений Бабушкин
СНОБ