Шесть лет в ожидании окончательного приговора сидит в СИЗО за перестрелку с милицией, в результате которой один из милиционеров погиб. В 2012 году его приговорили к пожизненному заключению, защита добивалась смягчения приговора. В 2015 году суд смягчил наказание до 15 лет лишения свободы, но стороны обжаловали приговор.
Артем Дериглазов ведёт свой блог на интернет-ресурсе одноименного еженедельника «Левый берег». По данным за 2015 год средняя ежемесячная аудитория сайта составляет 2 500 000 человек.
Публикации из блога героя:
Как встречает СИЗО
Восприятие времени в тюрьме странным образом в тюрьме деформируется. Иногда кажется, что это было вчера, а на самом деле — 6 лет назад. Бывает события и лица стираются, на их месте остаётся лишь белесая пустота. Но есть те, которые не забыть никогда. Первый день в сизо несомненно среди них.
Огромные двойные ворота встретят грохотом вместо приветствия и выпрыгнув из воронка мы попадаем на сборное отделение. Здесь постригут машинкой, которая до этого прошла по тысяче голов и беспощадно рвёт волосы, откатают пальцы, сфотографируют и распишут камеру. Моей первой была номер 50 на санчасти. Три нары, туалет, умывальник. Двое лежат на нарах синие от татуировок, их руки в наручниках, а ноги опутаны ремнями. Шатаюсь после подъема на второй этаж. Месяц без движения, ранения, операции дают о себе знать. Толчком в спину подгоняют к пустующей наре. Щелчки наручников и я опять в уже ставшем до отвращения знакомым за 30 дней в больнице состоянии неподвижной мумии. Соседи здороваются, проявляют интерес к новичку. «Ты откуда?» — «Из четвёртой неотложки». «Со свободы?» — «Да». «За что закрыли?» — «Обвиняют в убийстве мента». Взрыв хохота. «Чего? Малой, не весели! Кого ты там убить мог?» И правда, кого мог убить еле живой пятидесятикилограммовый скелет? «Это не тебя месяц назад по новостям показывали?» — «Да, меня.»
«Говорили, папу твоего приняли» — «Его отпустили. Рёбра только сначала в райотделе поломали и заставили сознаться в подготовке покушения на Путина с Януковичем». Веселье в глазах соседей сменяется сочувствием.
«Дайте поесть что-нибудь, не ел два дня». Мне вручают окаменевшую буханку. Тюремный хлеб-зечка, сомнительных вкусовых качеств, твёрдый снаружи, а из мякиша течёт вода. Но на тот момент он казался мне изысканным блюдом. Не успел я откусить и пары кусочков как раздался лязг металла. Удар связкой ключей по засову, скрежет ржавых механизмов замка. «Вот он!» говорит открывший указывая пальцем на меня. Трое в чёрных масках и бронежилетах мешая друг другу в маленьком помещении обрушивают на меня град ударов. Дубинки изгибаясь оставляют красные полосы на теле. Попадание по голове и темнота.
Жуткая вонь, от кашля рвёт болью шрамы на груди. В глазах медленно восстанавливается резкость, перед носом рука врача с ваткой. Сделав несколько уколов он уходит. Масок рядом уже нет. Узнаю от сокамерников, что когда меня начали бить они подняли шум и на крики пришёл врач, который прекратил избиение и вызвал скорую помощь. Врачи скорой вернули меня в сознание и уехали. Буквально через пол часа меня перевели в соседнюю камеру 51. Хотя камера это громко сказано, скорее пыльный чулан два на полтора метра без окон и вентиляции. На стены прибиты матрасы, поверх них нашит брезент. Та же нара с наручниками и ремнями. Сначала хотели надеть на голову шлем похожий на боксёрский, только без выреза для лица, но почему-то передумали. От нар отстёгивают три раза в день на 15 минут. Там я и провёл первые 10 дней в сизо.
Темная сторона Закона
Часто меня спрашивают: «Почему ты отстреливался дома?» А был ли другой вариант? Как поступить когда здоровые мужики с пистолетами избивают твоего отца? Ни формы, ни удостоверений, только наглость и применение силы. Они считают нормальным стрелять на поражение без предупреждения, а потом ногами добивать безоружного раненого. А ответный выстрел в руку чтоб выбить пистолет объявляют попыткой убийства.
Что ощущает человек когда в него попадает пуля? В моём случае лишь лёгкий толчок в грудь и красное пятно расплывающееся на футболке. 9 миллиметров меди и свинца вошли в сантиметре от сердца и пробив насквозь лёгкое вышли с другой стороны. Второе попадание в руку я по началу вовсе не заметил. Боль пришла гораздо позже. По странному стечению обстоятельств у того, кто хотел меня добить заклинило пистолет и всё ограничилось пинками в голову и корпус. Меня отволокли на улицу и оставили в покое на некоторое время. С каждой секундой становилось всё труднее дышать, из груди доносились хрипы и треск, а подо мной уже образовалась лужа крови. Скорая прибыла вместе с милицейским подкреплением. Бойцы беркута в чёрной форме повалили на землю моего отца, который сидел рядом в наручниках и принялись избивать. Я хотел что-то закричать, но не мог. Врач поставил мне капельницу и попросил подержать ёмкость с лекарствами одного из стоявших рядом. Тот шагнул в сторону со словами «Пусть сдохнет». Другой, оказавшийся впоследствии полковником милиции, взял капельницу и произнёс «Обязательно, только пусть сначала даст показания». Меня куда-то понесли и на время реальность исчезла.
Возвращение в этот мир было довольно болезненным. В горле трубка аппарата искусственной вентиляции лёгких. Сказать ничего не выходит, пошевелиться тоже. Руки и ноги прикованы к кровати. Остаётся только вращать глазами да пытаться понять где я и что со мной. Реанимационная палата после двух суток в коме. Жара, духота, из живота и боков торчат какие-то трубочки. Видения, в которых меня давило стенами и даже через наркоз ощущение, что внутри кто-то ковыряется. Профессор, который делал операцию позже скажет, что мне повезло. Пуля не задела сердце и прошла между рёбрами. Через некоторое время кто-то заметит, что я открыл глаза и меня отключили от аппарата. Первый допрос произойдёт прямо в реанимации. Ещё плохо соображая я говорил следователю, что ничего не помню. Его это очень злило и он обещал вылечить мне память.
Как только меня выписали из реанимации в обычную палату я понял, что означали эти обещания. Оперативники в гражданском и конвой из беркута вывозили в пустую палату и требовали признаний. А когда их не было били по голове дубинками и книгами. Давили на послеоперационные шрамы. Вешали на наручниках застегнув руки назад. Не давали есть, будили как только я пробовал заснуть. Иногда они даже не удосуживались выездом в пустую палату, а всё делали при людях, которые лежали на соседних койках и молча отворачивались со страхом в глазах. В один из таких дней врачи выгнали оперов из палаты со словами «Мы не для того его спасали, чтоб вы тут убили». Временами, когда конвой отвлекался мне удавалось выпросить укол обезбаливающего. Но в целом меня хватило не на долго.
Примерно через неделю я пытался зубами вырвать пробку катетера на шее, но не достал. Слышал из разговоров врачей, что если туда попадёт воздух, то я умру. Смерть тогда казалась не самым плохим вариантом. Дней через десять я согласился со всем, что от меня хотели и стал подписывать бумаги не глядя. Каждый раз меня обвиняли в чём-то новом. То в подготовке покушения на Путина и Януковича, то в нападениях на инкассаторов. Под конец остановились на том, что я с неизвестными лицами грабил банки и тратил деньги неизвестно куда. Даже сказали произнести признания на камеру. Мне было без разницы, я соглашался на всё, лишь бы оставили в покое. Потерпевшие по моему делу лежали на том же этаже, но в люксовой палате. Иногда они заходили посмотреть на меня и ехидно смеялись. Некоторые смены конвоя фотографировали меня на телефоны и глумились, некоторые относились равнодушно. С одной из смен удалось найти общий язык и они сказали, что я зря долго не соглашался подписывать признания, всё равно сломали бы. От них удалось узнать, что пока я был в коме приезжал министр Могилёв. Потерпевшим он выдал медали, а на меня посмотрел и сказал, что если выживу он даёт зелёную. Разрешение на применение любых методов. А кто-то из врачей выдал справку, что допросы проводить можно и отрицал перед журналистами факт пыток. Были и редкие лучи солнца в этом тёмном царстве. Некоторые медсёстры меня тайком кормили. С соседями по палате запрещали разговаривать, но один парень лежавший на соседней койке после падения с высоты запрет нарушил. Когда конвой не видел он однажды достал телефон и дал позвонить маме. 30 дней это не так уж много, но этот месяц был самым длинным в моей жизни.
