Андрей Перов, антифашист
Все началось с убийства Тимура Качаравы, это был 2005 год. На это никто не рассчитывал — мы восприняли первое убийство очень болезненно. Спустя какое-то время стало понятно, что события вряд ли могли развиваться по-другому. Уровень насилия с самого начала был довольно высокий.
Обычно драка проходила так: трех человек где-нибудь караулят восемь, затем бьют их. Переломы, сотрясения мозга и прочие травмы — это было обычное дело. Само собой, если человек не хочет, чтобы ему просто так проломили голову, когда он выходит из метро, он начинает носить с собой нож. Когда он его применяет — у него есть все шансы кого-нибудь убить. Если одна сторона вооружена ножом, то другая сторона тоже вооружается ножом. Начинается уличная гонка вооружений. Наши драки не могли не перерасти в поножовщину. Просто неонацисты пошли немного дальше.
Осознание того, что мы столкнулись с относительно неплохо организованной силой, ко мне пришло с самого начала. Еще в 2001 году я оказался под арматурой. Для меня все кончилось лучше, чем могло бы, если бы арматура упала на сантиметр в сторону. Покушение на меня было отлично спланировано: разведка, неожиданное нападение. Тогда я понял, что все гораздо серьезнее.
Для правоохранительной системы это была большая встряска. Ряд политических убийств из огнестрельного оружия — это для современной России довольно жестко. Следователь Краснов, который занимался делом БОРН, сделал на этом большую карьеру. Сейчас он почти второй человек после Бастрыкина. Говорят, что если Бастрыкина подвинут из Следственного комитета, то Краснов займет его место.
Я думаю, это вся эта история с БОРН исчерпала себя, дело было расследовано очень подробно. Почти все люди, причастные к убийствам, жестко наказаны. Взаимное насилие еще больше заводило стороны. Может быть, в этом смысле логично, что государство так серьезно взялось за это. Если бы все это не остановили тогда, то было бы, например, 50 трупов с обеих сторон и резонанс, как в Мексике, когда там наркокартели разбираются.
Дмитрий Авалишвили, антифашист
Стаса Маркелова знали все в московской антифашистской тусовке. Это был человек, которому можно было позвонить, если у тебя случаются спонтанные проблемы с законом, связаны они с антифашизмом или нет. Для нас, наивных подростков, он был как добрый волшебник. Мы наберем Стаса — и он нас спасет.
Неонацисты были хорошо организованы, но мы не предполагали, что они сформируют террористическую ячейку. В определенный момент эти люди включились в политические игры. Это позволило им быть более смелыми. Все закончилось убийством федерального судьи. Да, такое бывает, что ситуация выходит из-под контроля. Курировшие их люди предполагали, что такое может произойти. Если вы берете на поруки людей, которые готовы физически подавить своих оппонентов, готовы убивать, то должны ожидать такого развития. Расследование дела БОРН не доведено до конца. Не в плане действующих лиц преступлений, а в плане организации.
У антифашистского движения не было четкого понимания, что можно противопоставить этой организованной группе неонацистов. Вести огнестрельную войну с ними никто не был готов, за исключением нескольких горячих голов. Отсутствие ответных убийств — большой плюс. Движение не было дискредитировано, мы не встали с ними на одну ступень.
В 2008 году Москва была не самым приятным местом для подростков. Многие чувствовали себя потенциальной целью нападения неонацистов. Кто-то не смог с этим просто смириться. Пришлось прибегнуть к ответным действиям, иногда очень опрометчивым: к насилию, нападению на их концерты. Но нужно было себя им противопоставить. Потому что иначе казалось, что все эти люди будут делать то, что захотят. Мы развенчали их культ. Сейчас проблема ультраправого насилия не стоит так остро, как тогда, но сказать, что она исчезла совсем, тоже нельзя. По крайней мере, можно порадоваться, что молодежь, которая ходит на локальные рок-концерты, больше не подвергается нападениям неонацистов.
