Благодаря этому «антиимпериалистическому» наследию, настоящие нацисты в Украине могли выступать в качестве «просто патриотов, любящих свою страну», а либеральные лидеры мнений сквозь пальцы смотрели на их ксенофобские выходки. Побочным продуктом этого процесса стал культ Степана Бандеры и националистических организаций, действовавших во время Второй мировой войны — (запрещенные в России экстремистские организации) УПА, ОУН и даже 14-й добровольной дивизии СС «Галичина». На протяжении последнего десятилетия красно-черный флаг ОУН и портрет Бандеры из атрибутов маргинальной политической субкультуры превратились в широко распространенные символы невинного патриотизма.

Таким образом, к миграционному кризису Украина подошла, имея гегемонический политический блок между либералами и националистами, популярный набор абстрактных националистических убеждений в роли «здравого смысла» и скромной численностью собственно мигрантов или меньшинств, которые могли бы послужить объектами массового практического применения этих убеждений.

Погоня за призраком Европы

В конце ноября 2016 года замминистра юстиции Украины Сергей Петухов опубликовал в фейсбуке предложение Украине присоединиться к Дублинским соглашениям и добровольно взять на себя квоту по размещению беженцев. По его мнению, это убедило бы ЕС ввести безвизовый режим для Украины. Это не единичный случай: ранее аналогичные предложения озвучивались разнообразными лидерами общественного мнения, утверждавшими, что приняв беженцев, Украина докажет на деле свою приверженность «европейским ценностям». Десять лет назад озвучить такую идею с влиятельной публичной платформы было бы немыслимо. В 2008 большинство «либеральных» украинских СМИ критиковали правительство за подписание соглашения с ЕС о реадмиссии, оплакивая судьбу Украины, которую заполонят «преступники и носители экзотических болезней».

Конечно же, в 2016 году без возмущенной реакции тоже не обошлось. Олег Ляшко, лидер популистской Радикальной партии, немедленно заклеймил «наших идиотов», которые хотят, чтобы беженцы «совершали ежедневные теракты и насиловали наших женщин». Естественно, подобные предложения радикализировать «проевропейскую» повестку правительства усиливают позиции национальных популистов-евроскептиков вроде Ляшко, «Свободы», Правого сектора или «Азова» (деятельность этих организаций признана экстремистской и запрещена в России). Минюст Украины официально дистанцировался от частного мнения своего представителя, но это не помешало «Свободе» провести пикет возле здания министерства.

Помимо националистических сил, от которых подобная реакция была ожидаема, к разжиганию мигрантофобской истерии подключился и олигарх Вадим Рабинович, глава партии «За жизнь». «Классическая» еврейская фамилия не помешала Рабиновичу поучаствовать в празднике ксенофобского популизма: он зарегистрировал законопроект, запрещающий премьер-министру принятие каких-либо мигрантов без одобрения парламента (инициатива живо вызывает в памяти недавний референдум в Венгрии).

В то время как либералы апеллируют к «европейским» ценностям толерантности и равенства, их оппоненты конструируют образ белой христианской Европы, изнемогающей от варварских орд, наступающих извне, и от вырожденцев-предателей, подтачивающих ее изнутри. Общим местом в обоих нарративах является фигура Европы как «большого Другого»: украинцы должны то ли присоединиться к либеральной Европе, то ли защитить консервативную Европу, но в любом случае главный мотив — доказать, что мы подлинные европейцы.

Диалектика ВПЛ

Проблемы беженцев, прибывающих в ЕС, относительно далеки от украинских реалий, но в то же самое время страна переживает свой собственный «миграционный кризис». Официальное количество внутренне перемещенных лиц (ВПЛ), бежавших от войны на востоке, превышает 1,7 млн чел. В эту цифру не входят те, кто выехал за границу (в основном в Россию); совокупное количество, скорее всего, превышает число ВПЛ и беженцев, порожденных войной в Боснии (2 млн).

Эти цифры нужно рассматривать в экономическом контексте (сильнейшее падение уровня жизни) и в политическом: домайданный статус-кво основывался на балансировании между двумя конкурирующими национал-популизмами, которое обеспечивало «плюрализм по умолчанию» — ни одна политическая группировка не могла набрать достаточного веса, чтобы угрожать институтам либеральной демократии. Сегодня от этого компромисса камня на камне не оставила политическая победа проукраинского национализма над русскоязычным. На практике это означает, что люди, чье социальное положение стремительно ухудшается, наконец-то могут возложить вину на еще менее привилегированную группу, обосновывая свою враждебность при помощи доминирующего дискурса.

Делать коллективного козла отпущения из украинских ВПЛ тем проще, что их «вина» более «очевидна», чем в случае с цыганами или евреями. Националистические политики и интеллектуалы регулярно возлагают вину за войну на население Донбасса, которое «призывало Путина». Живя в условиях этой презумпции вины, каждый конкретный переселенец постоянно вынужден доказывать свою политическую лояльность Украине. Даже демонстрируемая лояльность не служит гарантией от обвинений в трусости: если переселенец мужчина, он должен пойти в армию и воевать за свой дом, а не прятаться за спинами солдат из других регионов, которые ну уж точно ни в чем не виноваты. Сложно сказать, был ли этот аргумент позаимствован у националистов в ЕС, говорящих то же самое о сирийских беженцах, или, быть может, европейцы научились этому у украинцев.

«Они ненавидят нашу страну» — это идеологическое обоснование в данном случае лишь венчает классический набор обвинений, обычно выдвигаемый против дискриминируемых меньшинств. Согласно опросам, проведенным Киевским международным институтом социологии, переселенцев считают особенно склонными к криминалу (это утверждение стало лейтмотивом пространной газетной публикации Вадима Трояна, на тот момент возглавлявшего украинскую полицию); им не доверяют; они богаты и надменны, взвинчивают цены, и в то же время они настолько бедны, что отбирают рабочие места, соглашаясь на более низкие зарплаты; они получают незаслуженную социальную помощь от государства; они даже говорят по-другому! Выходцев из восточных регионов поголовно записывают в «донецкую мафию», возлагая на них бремя коллективной вины за все ее злодеяния, и в то же время их презирают как представителей неотесанных социальных низов.

Эти стереотипы менее распространены в регионах, прилегающих к зоне военных действий, но они сильно укоренены в Киеве и в западных областях. Недавний протест работников Бурштынской ТЭС на западе Украины, принадлежащей Ринату Ахметову, был инструментализирован локальной правой общественной организацией. Она постаралась переориентировать протест против работников ахметовских предприятий на востоке, которых якобы намеренно переселяют в Бурштын, отбирая рабочие места у местных жителей.

В то же самое время внутренних переселенцев выставляют как более заслуживающую сострадания группу в противовес беженцам из других стран — как это было в Яготине. «Наши собственные люди в беде» служат риторическим ответом на призывы к международной солидарности, о котором, впрочем, впоследствии тут же забывают. Как и в других аналогичных случаях (например, противоречивое отношение венгерских националистов к трансильванским «соотечественникам»), украинские ВПЛ обречены вести двойную жизнь: быть объектом братской любви, когда нужно что-нибудь противопоставить «сирийским террористам», и презираемой Золушкой в обычных обстоятельствах.