Процесс по делу об убийстве адвоката Станислава Маркелова — пример хорошей работы следствия. Однако в силу низкого доверия к властям и многочисленных примеров злоупотребления антиэкстремистским законодательством многие не доверяют его итогам.

О том, как суд над Никитой Тихоновым и Евгенией Хасис воспринимался обществом, о том, скажется ли он на доверии к правоохранительным органам и на судьбе ультраправого движения в интервью, «Газете.Ru-Комментарии» рассказал директор информационно-аналитического центра СОВА Александр Верховский.

— В январе 2009 года казалось, что убийство Маркелова — еще одно громкое дело, которое не будет раскрыто. Что помогло избежать этого?

— Когда Станислава Маркелова убили, было слишком много потенциальных вариантов. И некоторые из них тяжелы для расследования — например, версия о военных, действовавших в отместку за Сергея Лапина или Юрия Буданова. У таких военных нашлись бы высокие покровители, и расследовать было бы тяжело. Но это оказалось не так. Не знаю, была ли изначально у следствия версия именно с Тихоновым, но нацистская версия была, и ее начали разрабатывать. Насколько я понимаю, дело расследовали достаточно серьезно.

Так совпало, что работа по неонацистскому подполью в последние годы в принципе велась гораздо серьезнее, чем раньше. И серьезнее, чем привыкли рассчитывать неонацисты. Уровень их конспирации, который исторически сложился в середине 2000-х годов, оказался недостаточным.
Грубо говоря, если бы Тихонов убил Маркелова на несколько лет раньше, он бы не попался.

Следственные органы не очень часто работают так хорошо, как мы видели на процессе Маркелова. Во-первых, хорошо была проделана оперативная работа. Во-вторых, обвинению удалось донести это до суда с минимальным количеством нарушений, и дело не развалилось. А такая участь постигла многие дела, по которым проводилась нормальная оперативная работа и задержания, но следователи просто плохо собирали доказательства и оформляли их.

— Это отражает усилия властей в отношении расследования преступлений по мотивам ненависти?

— Безусловно. Последние лет пять власть усиленно заставляет правоохранительные органы работать в этом направлении. Это дает результат. Конечно, он неравномерен, и можно предъявлять длинный список претензий. Но, тем не менее, даже по количественным показателям видна невероятная разница. В 2010 году за насильственные преступления по мотивам ненависти было осуждено более 300 человек — вдвое больше, чем за год до этого.

Такие цифры несколько лет назад даже представить себе было невозможно. Надо заметить, что и юридическая квалификация преступлений улучшается: следователи и прокуроры учатся, работают все качественнее.

— Почему же процесс был воспринят весьма неоднозначно?

— Можно даже не касаться взглядов и убеждений, которые распределены в нашем обществе так, что итоги этого дела не могли быть восприняты однозначно. В любом случае идея, что власти заведомо фальсифицируют процесс, если в нем есть некий политический оттенок, у нас будет иметь априорную популярность. Здесь это тоже сказалось.

Были люди далеко не националистических взглядов, которые сомневались в деле с процессуальной точки зрения. Им представлялось, что доказательств недостаточно, что они фальсифицированы, что на присяжных оказывалось давление. Я думаю, что очень немногие люди действительно начинают сомневаться с процессуального момента. Если они лезут в процессуальные детали, значит, у них было изначальное сомнение. Со стороны не националистически ориентированных людей оно имеет общую причину и более частную. Общая причина — властям вообще очень мало доверяют. Частная —

все, что связано с антиэкстремистским законодательством, очень сильно дискредитировано в последние годы многочисленными и совершенно безобразными историями о том, как им злоупотребляли.

Этим, кстати, активно пользуются сами радикальные националисты.

— Может ли это дело, наоборот, повлиять на отношение к следствию и суду?

— Да, потенциально, может. Это тот случай, когда правоохранительным органам нужно как-то разъяснять людям отличия успешно проведенного суда от неуспешного. Видимо, для них это сложно, потому что нужно приводить отрицательные примеры, чтобы было с чем сравнивать. К сожалению, в правоохранительных органах пока доминирует представление о том, что никакую критику принимать не надо. А ведь у общества есть понятные подозрения.

Журналисты АЖУРа серьезно подозревали в свое время, что по делу об убийстве таджикской девочки Хуршеды Султоновой в Петербурге посадили не тех людей. Именно из-за крайне некачественно проведенного следствия. Якобы реальных убийц потом выявили, но не стали с тем делом разбираться. Это вряд ли кто-то когда-то докажет. Но такие истории запоминаются, поэтому подозрения не могут не возникать.

Мне трудно давать советы в области пиара, но определенно и полиции, и прокуратуре надо этим озаботиться. 316 осужденных за прошлый год — это 91 судебный процесс. Есть не столь громкие, но убедительные примеры того, как нашли, доказали, все сделали правильно. Но о них никто особенно не знает, а правоохранительные органы не считают нужным рекламировать свои успехи.