Интервью с Юрием Петропавловским, членом бюро партии «ЗаПЧЕЛ», текст которого ниже приводится полностью:
Не считаете ли вы, что отрыв от материнской культуры, то есть от России, сказывается на идентичности русских за её пределами? Они уже сейчас изъясняются косноязычно, хотя и помнят о своих корнях, так же как о них о них помнят потомки белой эмиграции, но процесс ассимиляции неизбежен…

Естественно. Это факт — прискорбный, но факт. Хотя во времена телевидения, радио и Интернета, свободы передвижения — отрыв от материковой культуры и разрыв идентичности неизмеримо меньше, чем во времена белой эмиграции. Но качественный уровень коммуникации неизмеримо ниже.
«Язык падонкафф» Интернета, слава Богу, сходит на нет — уже неинтересно. Но часто язык российских масс-медиа не менее чудовищен, чем «язык падонкафф». Только то была затянувшаяся шутка, а это — вовсе не шутка, а жестокая действительность. Когда читаешь распечатки российских авторских программ «с собеседниками» — это мрак. Корявое построение фразы, словесный мусор, нелепые междометия, грамматические несогласования и логические нестыковки — это не то, что может помочь сохранению русского языка в нашем зарубежье. И желанию оставаться русскими.
А у белой эмиграции были Бунин, Куприн, Набоков, на худой конец — Мережковский. Была настоящая культура, вывезенная в крови — не только в памяти. И то мало помогло. Хотя язык русской прессы в Риге или Берлине — это действительно русский язык по большей части. Но кто нынче читает прессу?
Проблема сохранения идентичности — это в первую очередь проблема конкурентоспособности самоидентификации. Если быть русским — это круто, это вселяет уверенность, это вдохновляет, — стремящихся к сохранению идентичности будут миллионы. Если образ русского ассоциируется с бессильной и бесформенной политикой исторической родины, с Россией как государством всесильных чиновников и олигархов, явно и демонстративно прожигающих Богом данные природные дары страны на пятиэтажных яхтах и в Куршавеле, с технической, организационной и технологической отсталостью, с разгромом науки и её унижением, с тошнотной вездесущей российской попсой и стаями глумливых юмористов, со второсортными телесериалами сплошь о разборках, ворах и бандитах — тогда люди потихоньку делают выбор в пользу иной самоидентификации — со странами и цивилизациями, которые диктуют свою волю другим и защищают свои интересы и своих людей не слёзными жалобами и причитаниями насчёт общечеловеческих ценностей, а посредством санкций и эмбарго — для начала. А потом и прочими подручными инструментами. Никто не любит быть обиженным и униженным. Мазохизм — не основа для массовой самоидентификации.
А какая ваша самоидентификация?
Русский. Такая же, как самоидентификация моей жены, моей матери и двух моих дочерей.
Что для вас Россия?

Как и для многих, но не для всех моих европейских русских сверстников и для части молодёжи — это пространство родного языка и культуры без ограничений. То, что называется «историческая Родина» — Родина истории семьи, предков — моих и моей жены, пространство родственных и дружеских связей — по моей линии — от Урала до Красноярска и Алтая, по линии жены — от Питера до Смоленска и Поволжья. Память детства — ежегодные затяжные поездки летом, когда объезжали всю родню — начиная с Ижевска и кончая Новосибирском и Томском. Сибирская кедровая тайга, взгорья Южного Урала, Кама, резные наличники и коньки крыш старого деревянного Томска, дома, сложенные из полуметровых лиственничных брёвен — в три этажа с мезонинами…
Чувство принадлежности к истории рода и народа. Облако, похожее на Колизей, стоящее над бескрайней Ишимской степью — поезд идёт весь день, а облако всё стоит. Это чувство неизмеримо сильнее слов «цивилизация», «культура», «архетип», «государство» — как верно сказал Умберто Эко в «Имени розы» — слова — только знаки знаков.
Вы часто высказываетесь о «европейских русских», не могли бы вы пояснить, что означает «европейский русский»?
С чисто географической точки зрения — это русский человек, живущий в Европейском Союзе.
Хороший пример — журналист Константин Ранкс. Родился он, насколько я знаю, в Риге, потом жил и работал в Финляндии, в Испании, потом снова в Риге, а сейчас опять в Финляндии. Совершенно нелепо назвать его журналистом латвийским, финским или испанским. Он именно европейский русский журналист. При том, что его предки, насколько я знаю — балтийские немцы.
Среди русских латвийцев по происхождению сейчас таких людей очень много — похоже, десятки тысяч. Более точные данные появятся в конце года, после объявления итогов переписи населения Латвии. Тогда станет более-менее ясно, сколько наших отправилось на просторы Европы — вероятно, навсегда. Пока вместе с латышами достоверно — около 300.000 человек, что намного ниже реальной цифры. Не всегда у этих людей в паспорте стоит запись «русский» в графе «национальность» — у кого вообще эта запись есть, это делается по особому пожеланию человека. У меня и всех моих родных есть.