Еще более жалкая участь была у т. н. Русской национальной народной армии. При первой же попытке ее боевого использования в районе Вязьмы в мае 1942 года из 300 человек, принимавших участие в операции, 100 перешли на сторону Красной Армии, а в августе того же года за несколько дней на сторону партизан перешло около 200 человек (при общей численности в 1,5 тыс. человек).

Но рекорд в этом отношении поставила т. н. Гвардейская бригада РОА, которая в составе 2200 человек, перебив немецких офицеров и белоэмигрантов, во главе со своим командиром Гиль-Родионовым со всем вооружением ушла к партизанам в августе 1943 года. Описана в книге и деятельность самого знаменитого советского коллаборациониста, чье имя стало нарицательным – генерала Андрея Власова, соратники которого в конце концов ударили в спину своим немецким благодетелям и тщетно пытались перебраться к американцам в надежде на скорый разрыв между союзниками.

В чем причина, по которой немцам так и не удалось создать из русских полноценных боевых частей, как, например, из жителей Кавказа и тем более из прибалтов? Авторы книги не отвечают на этот вопрос, но, видимо, в том, что если уроженцы национальных окраин часто вступали в вермахт и СС по идейным соображениям, видя в России исторического врага, то русские в большинстве своем становились коллаборационистами вынужденно, прежде всего вследствие невыносимых условий плена, и их постоянно мучило сознание, что воюют они против своих.

Как ни странно, но у коллаборационистов из числа русских, вроде Власова, ничего героического не совершивших, все равно до сих пор находятся поклонники — взять хотя бы творчество таких популярных среди русских наци-скинхедов групп, как «Коловрат» или «Русский стяг». Но помимо тех, кто прямо восхищается «героями РОА», есть еще и те, кто пытается их оправдать и пожалеть. К сожалению, к числу таких людей принадлежат и авторы книги, во многих местах у которых сквозит явный ревизионизм.

И дело даже не в том, что «оправдывать предателей плохо». Просто нелепо рассуждать и давать оценки тем далеким и потерявшим актуальность событиям так, как если бы они произошли вчера. С равным усердием (и бесполезностью) можно было бы осудить походы Александра Македонского или Юлия Цезаря. Вот Дробязко пишет: «Власовцы, взятые в плен Красной Армией на территории Австрии и Чехии, подверглись жестоким расправам и издевательствам». Но неужели их должны были встречать с цветами? Романько посвящает специальную главу насильственной депортации советских граждан, воевавших на стороне Германии, в СССР. Исследователь прямо осуждает западные державы за то, что они в ходе Ялтинской конференции согласились на эту выдачу, и описывает многочисленные эксцессы, с ней связанные и произошедшие из-за жестких действий англо-американцев («все выдачи второй волны сопровождались необычайным коварством и жестокостью со стороны тех, кто выдавал»).

Но, почему, спрашивается, западные союзники Советского Союза должны были проявлять жалость к тем, кто воевал на стороне их врага и стрелял в том числе и в их солдат? Скорее, это говорит о влиянии советского руководства, которое сумело на Ялтинской конференции добиться своего, а не о «предательстве» со стороны Англии и США («предательстве» кого?).

Проливает слезы автор и над судьбой немецких офицеров, руководивших частями и коллаборационистов, например, генерал-лейтенанта фон Паннвица («суд над ним – еще одна гримаса советского «правосудия»). Романько, кажется, совсем не понимает атмосферы того времени, когда после такой разрушительной войны никому не хотелось разбираться персонально с командирами коллаборационистских формирований (в отличие, кстати, от их рядовых участников, части которых даже разрешили вернуться в родные места, не понеся никакого наказания).

Завершается статья странным утверждением, что «в долине Дравы, Кемптене, Дахау, Платтлинге и многих других местах, русский человек в очередной раз убедился в том, что стоят все заверения Запада о демократии, правах человека и т. п. вещах». Но, во-первых, Запад ничего и не обещал коллаборационистам из числа советских граждан, а во-вторых, подавляющее большинство русских находились по другую линию фронта.

Но еще более странное впечатление производит содержащаяся в этой же книге статья «Русские белоэмигранты». Автор статьи Семенов как будто перенесся из какого-нибудь эмигрантского парижского ресторана 30-х годов в наше время. Советских граждан он называет не иначе как «подсоветские люди», выражение «русская эмиграция» он пишет с заглавной буквы, а участников коллаборационистских формирований – «Русским Освободительным движением».

Семенов голословно, не приводя никаких цифр, утверждает, что почти все бывшие белогвардейцы в 30-е годы оказались в лагере «пораженцев» (то есть хотели поддержать любого внешнего врага, напавшего на СССР) и тут же называет созданный этими белогвардейцами РОВС площадкой для «консолидации русских национальных сил». Получается, что «русские национальные силы» были заинтересованы в оккупации России иностранными войсками.

И подобных голословных утверждений и нелепо звучащих фраз по всей книге рассыпано немало. Предпринятую немцами акцию против французского Сопротивления тот же Семенов называет «крупной контртеррористической операцией». Получается, что наши партизаны тоже были «террористами». Романько в статье «Русское освободительное движение и еврейский вопрос» лезет из кожи вон, доказывая, что власовцам был чужд антисемитизм и что даже наоборот, среди власовцев евреи находили прибежище от репрессивной политики немцев и даже один из главных идеологов РОА был еврей – М. А. Зыков.

В той же статье утверждается, что якобы среди офицеров среднего и отчасти высшего командного звена вермахта была распространена точка зрения, что «для успешного проведения оккупационной политики надо наладить отношения только с русским народом, как самым многочисленным и влиятельным в Советском Союзе». При этом не приводится никаких фамилий и высказываний конкретных лиц. Отсюда можно сделать вывод, что данное утверждение является выдумкой автора.

Дробязко в статье «Казачьи и калмыцкие формирования» пишет: «Казачество, пожалуй, в большей степени, чем другие народы и группы населения Советского Союза, испытало на себе большевистскую политику геноцида. По некоторым данным, в период с 1917 по 1941 год убыль казачьего населения составила 70%». При этом никаких ссылок на источники он не дает, что явно неприемлемо для серьезного исторического труда.

Подобная ангажированность, которая присуща всем трем соавторам, не позволяет назвать их труд объективным и беспристрастным (а именно претензии на беспристрастность были заявлены в предисловии), но при этом и не умаляет его ценности в том, что касается фактического материала об истории отдельных военных формирований, состоявших из коллаборационистов.

Источник: Евразия