Михаил Соколов: Мы продолжаем наш цикл передач, посвященный 75-летию Большого террора в СССР. Сегодня в нашей московской студии наш гость из Новосибирска Алексей тепляков, кандидат исторических наук, автор монографии «Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 году».
Я замечу, что по охвату и по периодизации эта книга выходит за рамки своего названия, фактически показывает весь механизм работы «советского гестапо».
Алексей Георгиевич, я хотел бы сказать, что формально ваш рассказ начинается с 29 года, года великого перелома, но, тем не менее, естественно, вы прекрасно знаете и предыдущий период. Можно ли сказать, что за предыдущее десятилетие Лениным, Дзержинским, Сталиным, вообще партией большевиков был создан идеальный механизм физического уничтожения противников большевистской диктатуры?

Алексей Тепляков: Совершенно поразительным образом на формирование вот этого беспощадного и очень эффективного карательного аппарата у большевиков ушли скорее месяцы, чем годы. Они, не имея никакого опыта предварительного, тем не менее, создали очень эффективную охранку, которая дальше только развивалась.

Михаил Соколов: А что им помогло, собственно, где взялись кадры, профессионалы? Или ленинская теория оказалась очень хороша на практике?

Алексей Тепляков: Ленинская теория замечательно наложилась на те особенности, которые были в России. Очень архаическое население, взбаламученное войной, выдало огромное количество людей, невероятное просто, готовых убивать, которые знали великую тайну, непостижимую нормальному человеку, что убить легко. И если руководство состояло в основном из профессиональных революционеров, в ЧК в центре и на местах, то весь остальной аппарат наполнялся с бора по сосенке. И это была, конечно, главная проблема найти людей, которые были бы готовы на все, при этом были бы хотя бы слегка грамотны и хоть как-то дисциплинированы.
И вот как раз с дисциплинированностью были большие проблемы, и с самого начала органы ЧК были колоссально криминализированы. Все наказания, которые были, не смогли очистить органы, и они с самого начала формировались по принципу круговой поруки, которая базировалась на чувстве безнаказанности. Наказывали тех, кто плохо скрывал свои преступления, тех, за кем обнаруживали политические грешки. И вообще чекистская система была военизированная, и там виновного назначало начальство.

Михаил Соколов: А где большевики находили кадры палачей для ЧК ОГПУ? Одни указывают на большое количество, как тогда выражались, инородцев, другие на наличие в ЧК ОГПУ, как вы подчеркнули, большого количества уголовных элементов. Мне кажется, что прежде всего главной базой для этой системы были маргиналы, малограмотные рабочие, крестьяне, в которых искусственно возбуждали классовую ненависть.

Алексей Тепляков: Да, я совершенно согласен. После Первой мировой войны, революции, в ходе гражданской войны образовался огромный кадры людей, которые прошли через войну. Именно среди них вербовались рядовые сотрудники, которые, если подавали надежды, продвигались по службе. С самого начала в ЧК была сформирована традиция крещения кровью. Новичок не всегда, но как правило, должен был участвовать в расстрелах.

Михаил Соколов: То есть это был массовый метод?

Алексей Тепляков: Да, массовый метод, по крайней мере, до конца 30 годов он четко прослеживается. Потом выделялась более отчетливо специализация, так называемые коменданты, через которых большей частью и проходили осужденные.

Михаил Соколов: Но они же были и на начальном этапе. Я тут же вспомнил Ивана Папанина, все считают, что он был знаменитый полярник, а он был штатный палач, комендант крымской ЧК.

Алексей Тепляков: Он был недолгое время и потом действительно стал знаменитым полярником. Но действительно имеет такую биографическую особенность.

Михаил Соколов: Вообще это был карьерный момент? У вас в книге я вижу, что в расстрелах участвовали не только штатные чекисты, но шоферы, сотрудники фельдслужбы. Для них это был шанс выдвинуться, сделать карьеру уже в ГПУ?

Алексей Тепляков: Дело в том, что специализация комендантов на расстрелах существовала изначально, но она не была рассчитана на постоянные вспышки террора. И как только нужно было расстреливать слишком много, приходилось подключать весь оперативный состав, а когда он тоже в буквальном смысле захлебывался в крови, подключали и фельдъегерей, и даже водителей, словом, всех, кто служил, кто подвернулся. Сами чекисты признавали, что у нас в пыточном следствии не участвовали только буфетчицы, уборщица могла допрашивать.

Михаил Соколов: Отказаться можно было?

Алексей Тепляков: Это было рискованно. Тем не менее, чекисты большей частью не горели желанием участвовать в такой работе, они напивались, отказывались, упирая на то, что сейчас надо встречаться с агентом или срочно расколоть трудного арестованного. Поэтому начальник, ругаясь, говорил, что опять некому, шел сам. Начальство практически все периодически опробовало свое личное оружие в этой работе. И таким образом набирался кадр. В Тобольске в 38 году привлекали даже партийный актив.

Михаил Соколов: Что значит партийный актив? Это что, мобилизовали коммунистов и послали их расстреливать?

Алексей Тепляков: Да, просто-напросто работников райкома, учреждений любых, кто подходил по степени лояльности, имел военный опыт или милицейский, таких людей было очень много, бывшие партизаны, они тоже участвовали.

Михаил Соколов: А можно ли говорить о том, что в 20 годы в период НЭПа была некоторая попытка остановить такое массовый террор, отняли право внесудебной расправы или это иллюзия?

Алексей Тепляков: В небольшой степени на короткое время был спад репрессий, но сам Ленин в 22 году писал, что мы еще вернемся к террору. И действительно вернулись очень быстро, уже через несколько месяцев ЧК снова получила свои внесудебные полномочия и их расширяла. В середине 20 годов, например, были массовые расправы в рамках кампании по борьбе с бандитизмом. Там в основном расстреливали не матерых бандитов, которых было трудно поймать, а различных пособников или просто рядовых жуликов и давали внушительную цифру очистки.
Вы знаете, были регионы, пораженные бандитизмом, от Туркестана до Сибири и Дальнего Востока, и там периодически власти в отчаянии получали от ВЦИКа внесудебные полномочия на два-три месяца, создавали внесудебную тройку из руководящих чекистов или двойку и быстро судили, и в половине случае расстреливали тех бандитов, которых поймали. Во время столкновений, конечно, были внесудебные расправы, и это было общим местом в 20-е, в 30-е годы и в 40-е, когда ловили дезертиров.

Михаил Соколов: Я хотел бы, чтобы вы объяснили нашим слушателям, что такое массовые операции. Это то, что собственно стало основой Большого террора 30 годов, но как я понимаю, начались они не в 37 году, а гораздо раньше.

Алексей Тепляков: Это пример чекистского жаргона, это очень ранее понятие. И уже с 18 года кампании массовых арестов именовались именно массовыми операциями. Ликвидации, следовавшее зачастую после ареста, тоже относились к массовых операциям. И допустим, для уездных органов ЧК в начале 20 годов характерна была постоянная фабрикация массовых заговоров с арестами сотен людей. В городе с населением в 10 тысяч человек большую часть этих людей освобождали через какое-то время, но значительная часть осуждалась, иногда немалая часть, и таким образом такая тренировка у органов советской политической полиции была с первых месяцев и лет существование, и до начала 50 годов эти массовые операции были, что называется, лицом карательной системы.

Михаил Соколов: Значит ли это, что вот эти массовые операции задавались обязательно из центра, например, какая-нибудь операция по изъятию валюты и золота?

Алексей Тепляков: Если речь идет о валютной операции, которая шла четыре года в начале 30 годов, то это, конечно, было крупное мероприятие из центра. Вообще у чекистов был свой циничный жаргон, и одно из самых выдающихся выражений в начале 30 годов, которое там бытовало – это социальный заказ. То есть заказ верхов на фабрикацию крупного дела в соответствии с потребностями нынешней политической ситуации местными чекистами назывался соцзаказом, и они организовывали крупный заговор, обычно целую группу. Например, в 33 году в регионах, видимо, это зависело от разговоров с Лубянкой, но в среднем расстреливали по две тысячи на регион. Таким образом, это был пик репрессий, сравнимый с 30 годом, когда ломали хребет крестьянству и с помощью массовых расстрелов уничтожали так называемых кулаков.

Михаил Соколов: То есть это порядка ста тысяч человек на Советский Союз или больше?

Алексей Тепляков: В целом арестовали более полумиллиона человек, расстрелянных было тысяч 20, как в 30-м году.

Михаил Соколов: Можно ли сказать, что когда шла так называемая коллективизация, количество репрессированных сравнимо с числом пострадавших в 37-38 году? Если сравнить 31 год, 33 год и 37-38 – это в принципе по количеству людей, которые были высланы, сосланы, посажены, расстреляны и в 37-38 репрессированы — это примерно одинаково или все-таки меньше?

Алексей Тепляков: В коллективизацию, если брать самые жестокие меры – концлагерь и расстрел, было все-таки поменьше, чем в 30-31 годах, 37 год был более жестоким. В начале 30-х около четверти сосланных крестьян погибло в местах заключения, около полумиллиона человек. А в годы Большого террора было расстреляно более 700 тысяч. Собственно было расстреляно в коллективизацию только по подсчитанным данным, поскольку было много бессудных расправ, более 30 тысяч человек. И если брать удельный вес расстрелянных, то он очень высокий и по отдельным регионам, где были самые жестокие начальники, скажем, в Сибири расстреливали более 50% от общего числа, прошедших через тройку. Поскольку тогда тройки были созданы, они пропускали по 20-30 тысяч человек в год.

Михаил Соколов: То есть это как бы борьба с кулачеством так называемая?

Алексей Тепляков: Да, но она была гораздо шире, там всех так называемых «бывших» подгребали. Например, в Сибири был один из первых случаев процентного уничтожения, когда полномочный представитель ОГПУ Заковский дал прямое указание расстрелять 10% всех священников. Их было две тысячи человек на Сибирь. И вот задание было выполнено.