1-е марта, воскресенье¹

Я стою на пороге иного, неизвестного мира – и да смилуется Господь над моей душой. Тяжело на сердце – ведь я знаю, что причинил нестерпимую боль своей несчастной матери, и принес в дом невыносимое горе. Однако все аргументы и все средства исчерпаны: от неизбежного, того, что навязывалось мне и моим товарищам в течение четырех с половиной лет унижений, уклониться невозможно.

Я – политический заключенный, и в этом убежден, поскольку являюсь жертвой нескончаемой войны между угнетенным ирландским народом и иноземным игом незваных поработителей, не желающих уйти с нашей земли.

Я верю, что ирландскому народу Богом дано было право на независимость и суверенитет, как и право отстаивать свою свободу в вооруженной революционной борьбе; вот почему я нахожусь в камере, без одежды, вот почему меня пытают.

Главная мысль, обитающая в моем измученном разуме, такова: в Ирландии никогда не настанет мир, пока на ее территории сохраняется чуждый, подавляющий британский режим, пока ирландцы лишены возможности решать свою судьбу самостоятельно, как народ, свободный духовно и физически, культурно и экономически независимый.

Я — ирландец, потомок поколения повстанцев с глубокой, неистребимой жаждой свободы. Моя смерть – это не просто попытка положить конец страданиям в Н-блоке², или же стремление получить принадлежащий мне по праву статус политзаключенного; то, чего я лишусь здесь, станет жертвой в борьбе за Республику и тех несчастных, угнетаемых, кого я с гордостью называю «повстанцами».

Сегодняшний день не стал сенсацией, не принес той новизны, как 27 октября [дата предшествующей голодовки].

Тюремщики сегодня не работают; эти грязные горе-диктаторы, впрочем, несомненно вернутся завтра с первыми лучами солнца.

Я кое-что написал девочкам в Арма³. Так много хочется сказать о них, об их смелости, решимости и несокрушимой воле к борьбе. Для нас они – то же, что и графиня Маркевич, Анна Дэвлин, Мэри Энн МакКракен, Мэри МакСуини, Бетси Грей, и другие героини Ирландии.

И, конечно, я думаю об Энн Паркер, Лоре Кроуфорд, Розмари Бликли, но, к стыду своему, не могу вспомнить все их светлые имена.

Месса была великолепна, ребята, как всегда, чудесны.

Вчера вечером я съел полагающийся раз в неделю фрукт. Ирония судьбы заключается в том, что это оказался апельсин, и к тому же горький⁴. Пищу оставили у дверей. Мои порции, как и предполагалось, гораздо больше обыкновенных, или же тех, что получает мой товарищ по камере Малахи.

2-е марта, понедельник

К неудовольствию тюремщиков, этим утром мы закончили «грязный» протест⁵. Нас перевели в крыло В, которое, якобы, было чистым. Сегодня все мы проявили значительную выдержку. Наших обыскивали по возвращении из туалета. Кое-где людям приходилось дожидаться три часа, чтобы выйти из камеры в туалет, и только четверо или пятеро успели сегодня помыться; все это демонстрирует «рвение» тюремщиков поскорее снять нас с «грязного» протеста. Они мстят из-за угла при каждом удобном случае.

Меня осматривал врач. Мой вес – 64 кг. Я здоров.

Приходил священник, отец Джон Мерфи (этот момент отражён 30-иминутной сценой в фильме «Голод» — примечание ПН). Мы немного поговорили. Из разговора я узнал, что вчера мама выступала с речью на марше в Белфасте (интересно, но матери пленённых волонтёров ИРА активно участвовали в политических мероприятиях легальных сторонников ИРА; эта тема очень хорошо раскрыта в фильме «Сыновья матерей» — примечание ПН), и что Марселла плакала (сестра Бобби Сэндса, также активно участвовала в акциях ИРА — примечание ПН). Новости придали мне сил. Цифры собравшихся меня не интересуют.

Вчерашнее заявление епископа Дэли меня разозлило и расстроило [1-го марта епископ выступил с осуждением голодовки]. Он снова демонстрирует свой двойной стандарт морали. Кажется, Дэли забыл, что убийцы невинных ирландцев-жертв Кровавого Воскресенья (в этот день английские десантники расстреляли колонну безоружных ирландских манифестантов, погибло свыше 30-и человек — примечание ПН) все еще среди нас, как и всегда; ему, возможно, лучше других известно, что происходило и происходит в Н-блоке. Дэли понимает, что из нас здесь хотят сделать обыкновенных уголовников, потому и пытают. Отвратительнее же всего то, что он сам с этим согласен, и лишь однажды упоминал об избиениях и бесчеловечном отношении, что в Н-блоке, на самом деле, в порядке вещей. Где-то в конце 1978-го я прочитал большую статью в газете о «канализационных трубах Калькутты» — заявление архиепископа О’Фиаха. То, что архиепископ должен был взывать к совести и морали народа, говоря об Н-блоке, — позор для ирландцев (так, приблизительно, было написано в статье). С тех пор прошло много лет, полных пыток, и худшим для нас оказался последующий год⁶. Интересно, кто же теперь станет взывать к совести кардинала… Просто встань и скажи — и о плохом, и о хорошем. Но разве мы не знаем, что все, что говорится, обязательно воспринимается как «политика»? Хотя и дело-то вовсе не в том, что все эти люди так уж стремятся ей заниматься, а в том, что их политические взгляды – то есть, британские — расходятся с нашими.

Сегодня умер отец моего очень близкого друга Томбоя. Я был раздражен, а это известие меня очень опечалило.

Получил несколько писем от семьи и друзей, прочитал только одно – от матери, что было мне особенно необходимо. Она снова обрела волю к борьбе, и теперь я счастлив. Мне написал и старый друг Шoнна [Уолш, принимавший участие вместе с Бобби в «протесте одеял»].

Когда падаю духом, думаю об Арма и Джеймсе Коннолли. Эти мысли им никогда у меня не отнять.

3-е марта, вторник

Сегодня я чувствую себя исключительно хорошо. (Конечно, это всего лишь третий день, знаю, но все равно – самочувствие прекрасное.) Утром приходили два репортера, Дэвид Бересфорд из «Гардиан» и Брендан О’Кахарь из «Айриш Таймс». Я не смог как следует собраться с мыслями, хотя нужно было бы сказать больше и выразиться лучше.

Вес – 63 кг, ну и что?

Был священник. Я почувствовал, что он психологически оценивает меня на будущее. Сожалею, если ошибаюсь, но, кажется, это действительно так. Поэтому я старался не показывать этих своих мыслей. Возможно, он меня понял, но вот примет ли он мою точку зрения? Увидим. По крайней мере, он даже не пытался развенчать мою беспощадную критику епископа Дэли.

Написал письмо матери и Мэри Дойл в Арма, и еще напишу завтра. Ребята уже все помылись, а я — нет. Тюремщики все еще пытаются сами нас мыть⁷.

Сегодня я выкурил одну из «сигар-самокруток» – роскошь в Н-блоке!

В камере поставили стол и теперь выставляют на него еду прямо у меня на глазах. Пусть хоть на колени кладут – мне все равно, честное слово! Задают глупые вопросы, вроде: «Все еще ничего не ешь?».

Сегодня я так и не написал стихотворение, но, может быть, сделаю это завтра. Дело в том, что у меня возникло больше мыслей.

Мне принесли бумаги и книгу, «Короткие рассказы» Киплинга с довольно длинным предисловием Сомерсета Моэма, к которому я мгновенно испытал неприязнь, прочитав его слова об ирландцах. Описывая начало творческой деятельности Киплинга-писателя, он говорит: «Правда, что ирландцы сами вели себя плохо». Ужас какой, подумал я, надо же, как нас, бедных, жалеют! О Киплинге и его отношении к Ольстеру я знаю⁸. Начну читать его рассказы завтра.

Ребята дважды в день читают молитвы по четкам. На сегодня – все. Вот так.

4-е марта, среда

Отец Мерфи навестил меня сегодня вечером. Сегодня я чувствую себя не так плохо, хотя и замечаю, что силы начинают меня покидать. Но сейчас еще только начало. Сегодня я принял душ и постригся, от этого стало приятней. На десять лет помолодел, как шутят ребятa, но, кажется, на самом деле постарел на двадцать — неизбежные последствия восьми лет тюрьмы и пыток.

Я слежу за новостями и с отвращением и злостью наблюдаю за развитием заговора Рейгана-Тэтчер. Ясно, что они собираются противодействовать русскому экспансионизму с помощью экспансионизма империалистического, чтобы защитить свои жизненные интересы, как они выражаются (речь о «холодной войне» и вторжении СССР в Афганистан — примечание ПН). Фактически это означает, что они протягивают руку к природным богатствам других народов. Эти люди стремятся любой ценой получить то, чего им не достает, и для этого (как будущее неопровержимо докажет) — они станут убивать угнетенных и лишать независимости страны и народы. Без сомнения, мистер Хоги⁹ побежит со всех ног, стоит только Тэтчер ему свистнуть.

Сегодня случилось кое-что из ряда вон — к чаю подали джем, и я заметил, что тюремщики жадно смотрят на еду. Кажется, им она нужнее, чем мне самому!

5-е марта, четверг

Сегодня я получил извещение, что мой отец болен и его положили в больницу. Думали, я буду выпрашивать у них разрешение пойти навестить его вместе с семьей! Болезнь отца меня очень расстроила, но, когда я узнал, что его выписали, почувствовал облегчение. Что бы ни случилось, я не могу отступать.

У меня сегодня болели зубы, я даже забеспокоился, но боль прошла.

Прочитал заявления Аткинса в Палате Общин. Mar dhea!¹⁰ [Аткинс клянется, что британское правительство не отступит ни на шаг]. Я спокоен, поскольку мысленно уже был готов к этому и знаю, что впереди еще не раз придется столкнуться с подобным, и так вплоть до самого моего нерадостного конца.

В рассказах Киплинга встречаются и стихи; стихотворные же эпиграфы к рассказам совсем недурны. Вот те строчки, что произвели на меня впечатление:

Наш павший друг однажды был
Нам небом возвращен.

Его речами, как огнем,
Наш дух воспламенен:

Держите палец на курке –
И да свершится месть!

Господь сравняет счет побед,
И мертвых защитит Он честь.

«Надеюсь, что нет», — сказал я себе. Но здесь «надежда» – скорее, просто выражение. И тем не менее, я действительно надеюсь. Вообще все должны надеяться и никогда не отчаиваться. Сам я надеюсь на окончательную победу моего несчастного народа. Можно ли представить себе более великую надежду?