Атмосфера праздничного террора

 – «Автономная боевая террористическая организация»: зачем – так жестко?

Иван Асташин: Не было АБТО, органы искусственно свели два дела в 2010 году. Одно – возбужденное против меня, Андрея Махая, Григория Лебедева, Максима Иванова и Ксении Поважной. Мы бросили 20 декабря 2009 года «коктейль Молотова» в отделение ФСБ по Ю-ЗО Москвы, из-за чего сгорел подоконник, и выходили на Болотную и  Триумфальную площадь с растяжкой «ФСБ – враг народа». К нам присовокупили акции: Кирилла Красавчикова, Богдана Голонкова, Александра Бокарева и Александра Рудного, что были против объектов МВД и заведений, принадлежащих гостям столицы. Именно их ролик был озаглавлен «Автономная боевая террористическая организация представляет». По словам Голонкова, аббревиатуру они придумали для брутальности. Получился оксюморон – автономная организация. Автономное сопротивление подразумевает как раз отсутствие организации. Автономные группы – да, но организация – что-то невозможное. Наверное, Богдан об этом не задумывался в силу отсутствия организации; ему нужно было обнародовать видео. Ролик с ненасильственной акцией прямого действия против ФСБ снимал я; картинка попала в сеть без заставки АБТО, что вполне логично. Кстати, на тот момент было мне 17 лет. К слову, сказать, наше нападение на подоконник ФСБ было проведено намного раньше, чем поджоги приписанных к нам ребят. Еще одно «гениальное изобретение» следствия: нас не только обвинили в терроризме, но и окрестили «преступной организацией – синдикат АБТО». Слово «синдикат» в вещдоках не фигурирует, но звучит в двух продиктованных явках с повинной, выбитых пытками: моей и Андрея Махая. Следователь Снежевская нашла выход из ситуации безрыбья.

 – Бушевал Русский бунт эры стабильности. Кто-то шел в скинхеды и резал мигрантов, ты атаковал ФСБ. Где искать высокие мотивы или существует цикличность бунтарства?

Иван Асташин: Дело не в цикличности. Настоящие бунтари всегда хотят революции и прогресса, делающего мир лучше, они не способны сидеть, сложа руки, и терпеть несправедливость. В более или менее благополучных странах они находят свое призвание в работе на оппозиционные структуры, пытаясь поменять систему. Но они заблуждаются: об этом хорошо написал Михаил Магид в статье «Почему нельзя сделать социальную революцию с помощью парламента». Кто-то уходит в культурную борьбу, внося свой вклад в революцию. Контркультура должна быть, но при этом необходимы люди, готовые постоять за идею; но часто получается, что бунтарская культура есть, а бунтарей нет. Во всяком случае, в Европе так. Нашу же страну благополучной назвать нельзя. Дело не в абстрактной стагнации экономики и других факторах. Дилемма в вещах, с которыми люди сталкиваются на улицах. Что ждет человека в 14 лет? Родители с утра до ночи вкалывают, получая копейки, а на улицах полно азиатов, которые при случае ограбят. Кто старше на несколько лет – сидит на героине. И человек с бунтарским духом однажды решает, что так жить нельзя, и присоединяется к инсургентам.

 – А как  же вал националистического терроризма 2000-х, вполне цикличен был.

Иван Асташин: Всплеск русского терроризма исходит из действий конкретных групп, а не от общих тенденций. В какой-то момент появляется группа отчаянных, готовых идти на это. Но не было у нас тотального террора. Точнее, серийных террористических актов со стороны национальных и левых революционеров. Началось все, у первых, с питерской «Боевой террористической организации» Дмитрия Боровикова, с их самиздатных журналов как «Оскал», «Borntohate», «KillorbeKilled». Дальше возник СПАС Николы Королева; ряд взрывов, по которым осудили «Славянских сепаратистов»; а потом, в целом, одни разговоры. Были еще левые группы: «Народная Революционная Альтернатива», Реввоенсовет; и все. Если считать терроризмом взрывы, совершенные по политическим мотивам, хотя это и неправильно. Несмотря на пафосные заявления ресурсов НСВП второй половины 2000-х, дальше никто ничего взрывать не пошел.  Конечно, писали про террор многие, но взрывы легко пересчитать по пальцам.

Если же говорить о межнациональных убийствах – подозревают, что их было в разы больше, не пятьсот официальных трупов. Первоначально правоохранительные органы не особенно старались. Потому что большинство жертв – нелегалы, которых, как известно, никто не знает, сколько у нас. Ну, убили, так убили, по документам его здесь не было. Закопали на стройке и забыли. Или списали на бытовые драки, если вообще до органов доходило. Силовики реально впрягались по иностранным студентам. Как раз то, что пропагандировала БТО. Но это были единичные случаи, за которые жестко карали. До 2008 года статистика росла год от года, и народа посадили тьму. С появлением Интернета люди начали больше читать политических статей и многие поняли бессмысленность; да и фактор –сесть очень плохо и надолго, доходчивей стал.

  – До этого рассчитывали на снисхождение за свои действия?

Иван Асташин: Об этом по большей части и не ломали голову. Парни, с которыми меня сталкивала судьба, – у них речи о тюрьме не было. Но говорили, что пасть в драке с кавказцами лучше, чем сесть. Модно было убивать. Ребята собирались во дворах, начинали этим заниматься, особенно не думая о чем-то. Я встречал таких людей, общался. Помню, спросил: «Чего ты хочешь добиться?». Парень ответил: «Чтобы на районе не было кавказцев и азиатов, и  мог спокойно ходить с лысой головой и в тяжелых ботинках». Сложно назвать политикой, так – бытовые чувства; желание жить на своей земле без чужаков – и такие примитивные методы борьбы. Всероссийская национал-революционная организация… таких перспектив не было.

 – Но поговаривают, что националисты: от «мокрушников» до поджигателей – они видели перед собой некий близкий рассвет, когда ты свернул на радикализм?

Иван Асташин: В среде радикалов 2000-х царило предвкушение революции, конечно же, национальной. Что было связано с огромным и непрекращающимся притоком людей в движение, и еще более громадным потоком мигрантов в страну. Обострившиеся межнациональные конфликты, как Кондопога, действия формаций, вроде СПАСа, «Белые волки», появление Формат-18 и общедоступности интернета. Пришла эра громких Русских маршей 2005-2008 годов. Быть националистом было модно; в моем классе песню «Банды Москвы» «Живи Россия моя» слушали в мобильнике абсолютно все. Правоохранители не имели жесткой установки гасить национализм в зародыше. К одежде скинхедов относились снисходительно. Некоторые менты поддерживали идеи. Я знаю примеры, когда задержанных ребят, которые не провернули что-то с мигрантами, а собирались агрессивной группой при ножах, отпускали. «Вы чего их привезли? – говорил какой-нибудь начальник отдела, – отпускайте». Такая вот атмосфера близости рассвета.

Жизнь взаперти

 – Политолог Галина Кожевникова имела мнение – с массовым выходом радикалов, севших в нулевых, грядет волна ультранасилия. Одновременно говорят про лоялизм националистов к государству в местах лишения.  

Иван Асташин: Не так уж много я встречал националистов в местах лишения свободы, чтобы делать выводы об общих тенденциях. Конечно, кто-то пребывает в том времени, в котором сел, не понимая, как изменился мир; другие развиваются, осознавая, что на свободе «жестили». Касаемо прогнозов Кожевниковой: националистов не легионы выходят, а когда они покидают зоны, к ним проявляют повышенное внимание органы. Особенно спецслужбы. Кое-кто садится повторно, и не всегда за преступления на межнациональной почве. Достаточно вспомнить ситуацию с магазинным вором Романом Железновым из «Реструкта»  или разбойником Иваном Мельниковым из «Мэд Крауд». Часть уходит в легальную деятельность, как Дмитрий Бобров. Как-то в автозаке встретил интересного человека – отсидел лет 12 в колонии особого режима за межнациональное убийство, был он тогда в рядах РНЕ. В Москве сел спустя непродолжительное время по 282 УК РФ (разжигание межнациональной розни), ему год дали. Что-то натворил на районе; видимо то, за что ему раньше ничего не дали. Националисты, отбывшие большие срока; чтобы им адаптироваться…. не знаю, года не хватит.

 Националисты, которые здесь отходят от антисистемы, – мне их трудно зачастую понять. Допускаю, кому-то сложно жить среди тюремного интернационала, и они идут сотрудничать с администрациями колоний. Но мы все-таки не знаем, в какие условия ставят людей, что с ними происходит. Возвращаясь к Зухелю: мне он категорично непонятен. Когда нет объективных причин: неимоверного давления вертухаев, становиться на должность – равносильно работе в органах. Еще раздражают некоторые «товарищи» которые думают об УДО, не получив срок.