Рассказывает Илья: В тюрьмах у нас ужасно с питанием. Почему у нас и есть до сих пор такие вещи, как передачки в тюрьмах, чего ни в одной европейской тюрьме нет, — потому что это способствует проносам незаконных вещей. А у нас это есть, потому что в тюрьмах кормят так, что, если будешь жить на одной баланде, за год можешь желудок испортить.

Баланда — это общее название супа. У меня на «Водниках» (СИЗО №5 «Водник») был такой замечательный борщ. Если ты его за 15 минут не съешь, он уже никак не идет. Через полчаса в него можно ложку воткнуть. Там сейчас комбижиры, которые привозят в больших синих бочках и грузят во всю арестантскую еду. Они норму по калорийности выполняют: заливают все жиром, еда ужасно жирная. Зато для отчетности идет — жиры есть, углеводы есть, белки есть.

Мне там по-русски подчас было разговаривать не с кем. Если брать московские тюрьмы, 80 процентов населения — это азиаты и кавказцы. У меня был момент, когда я был в камере единственным носителем русского языка.

Еще у зэков вообще есть любимая игра — морально пожирай соседа. 20 мужиков сидят запертые в помещении 30 квадратных метров. И им нечего делать. Они сидят там годами. Они ищут косяки, придираются к неправильным словам.

Роман добавляет:

Зимой заезжали в большом количестве бомжи, им нужно было где-то перезимовать, и они воровали бутылку коньяка в магазине, зная, что по [статье] 158 («Кража») получится как раз месяца три-четыре, чтобы они перезимовали. Они заезжали со вшами и всем свойственным им бэкграундом. Вваливались в камеру чудовища, которых нужно было отмывать, давать одежду. Сейчас уже, по-моему, в московских тюрьмах в камеру попадают, пройдя санобработку — душ, прожарку вещей. При мне такого не было — как взяли, так он и зашел.

Федор делится своим мнением:

В камере обязательно найдутся пять-шесть кавказцев, которые будут творить намаз. Забираются на свои эти койки, кладут простыню и молятся. В остальное время они могут нещадно материться, чего Коран не позволяет. Это все такое же лицемерие, как и во многом тюремное православие.

Как только ты войдешь, никто не наедет сразу. Будут вопросы: «Ты кто?» На это идет ответ: «Человек». «Ну проходи, рассказывай». Перед этим — два-три дня изолятора, и ты вроде даже немного рад попасть к людям. Так вот слева от входа на полу сидит человек — это опущенный. Об этом нужно знать, с таким человеком нельзя здороваться, хотя тот должен по правилам сам сказать.

Сразу человека в какую-то категорию ставить не будут. Некоторые долго живут как подвопросники или полупидоры.

Опущенными чаще становятся те, кто где-то и как-то проявил неосторожность, рассказал о чем-то неправильном: что такое французский поцелуй или о том, как он изменял жене, и так далее. Такое категорически делать нельзя — это грязно. Лагерный закон, как ни парадоксально, базируется на святом. Маму, как известно, там нельзя оскорблять словесно даже.

Александр пишет:

В колонии я сидел с перуанцем Виго. Он не знал ни слова по-русски. Я только несколько слов мог сказать на испанском, и поэтому общались мы с ним на итальянском языке. Я его учил русскому, а он меня испанскому. Вот тебе и самообразование. Мы смотрели с ним фильмы на английском языке о Модильяни, Пикассо, Жане Кокто. Как? Их как-то присылали в тюремную церковь.

Виго был вор по призванию, и он попался в аэропорту Шереметьево, потому и загремел в мордовскую колонию. Для него кража была драйвом. Первые слова, которые он выучил на русском, были матерные.

Не геройствуй

Федор:
Бьют тех, кто пытается быть героем. Я даже не могу этого точно описать. Когда человек пытается жить, как на воле: дерзить начальству, не подчиняться, качать права. Такие раздражают администрацию, а у нас, наверное, большинство зон уже «красные», то есть там руководят мусора и добиваются подчинения насилием.

Помню такое, что человека пальцем не тронули. Унизили чисто словесно, запугали. Заставили раздеться и засунуть голову в унитаз, угрожая опустить.

Александр:
Из-за того, что я умел печатать на компьютере, меня взяли в отдел безопасности. Нас было таких двое. Долго я там не продержался, правда. И вот как-то мусор приказал мне выйти из кабинета, и я слышал, как он там бьет зэка за что-то. А что значит бьет? Сначала слышу удар, потом падение. Затем человек встает, его опять бьют, и он опять падает. И так какое-то время продолжается.

Были случаи, когда следы такого воспитания оставались на лице человека. Вообще, насилие не воспринимается в тех местах, как нечто неприемлемое. Мол, так и надо.

Перед столовой стоял флаг на улице, и туда в непогоду любили выставлять провинившихся. И вот этот человек стоял под проливным дождем или в метель два, четыре, а бывало и восемь часов! Как потом греться, сушиться? Для этого места-то нет.

И весь этот беспредел стал ответом, как мне кажется, на то, как первое время при мне зэки обращались с мусорами: едва ли на хер их не посылали, потому что зона была «черная». И правил в ней смотрящий, а не начальник. Но на моих глазах колония «покраснела». И теперь, к слову, смотрящий по Мордовии — человек по кличке Ева, которого считают ссученным, то есть прислуживающим мусорам.

Рассказы бывших заключенных, попавших в этот ад из обычной городской интеллигентской среды, — в материале «Ленты.ру».