А ФСБ оказались молодцы, они все раскрыли. И, пока ФСБ арестовывает Тихонова, администрация дает санкцию на проведение этому «Русскому образу» концерта на Болотной площади. Некрасиво это вышло, ведь эти события происходили синхронно. До антифа очередь дошла потом, когда они попробовали взбунтоваться всерьез, выйти за пределы разборок в маргинальных оппозиционных кругах.

Понятно, что и до этого, и после этого существовала другая тема. Вот есть оппозиция в более широком смысле слова, и все понимают, что она не очень-то мощная. А до 2012 года она была какая-то совсем немощная, прямо скажем. Митинг за Химкинский лес считался достижением, а он весь умещался вокруг памятника Пушкину на Пушкинской площади, то есть это было очень тщедушно. А «Русский марш» был главным оппозиционным событием в стране просто по масштабу, поэтому понятно, что на них обращали внимание.

А потом, в декабре 2011 года, масштабы резко изменились. И вот эти радикальные течения перестали привлекать к себе внимание, но понятно, что люди, ходившие в 2012 году на Болотную площадь митинговать, не представляли серьезной угрозы дестабилизации.

Наша власть всегда действует с троекратным упреждением и пытается подавить угрозу в зародыше, на дальних подступах, что называется. И потому радикальные группы, ориентированные на насилие, видятся здесь важным элементом, который надо отслеживать.

Вот Удальцов виделся таким потенциально опасным бунтарем. И если он решит что-нибудь штурмовать, то обычные участники «Болотного митинга» ни на какой штурм не пойдут. Зато вокруг «Левого Фронта» найдется некоторое количество таких персонажей, которые и правда что-то штурмовать могут.

И эта тема существует до сих пор. Допустим, есть какой-то большой навальновский митинг. Всегда можно сказать: посмотрите, такие мирные молодые люди. Но где-то там в этой толпе есть радикалы, и, правильно их организовав, можно дестабилизировать ситуацию или в самом деле на кого-то напасть. Это все не очень из области реальности, потому что мы не видим, чтобы это происходило, но умозрительно, в качестве гипотетической конструкции такое может быть. У меня такое ощущение, что эта умозрительная конструкция играет важную роль до сих пор. Считается, что есть такая потенциальная угроза, поэтому за ней надо все время следить. И это относится и к ультраправым, и к ультралевым, к любым группам, которые реально или гипотетически могут применять насилие.

Когда ушел Сурков, сложные игры с националистами закончились

— Правильно я понимаю, что перелом в отношении к ультраправым движениям в России произошел после того, как из администрации президента ушел Сурков?

— Не было одного перелома, было несколько. Действительно важный перелом — это Кондопога.

Массовые беспорядки в Кондопоге произошли в конце августа и начале сентября 2006 года. Группа кавказцев устроила драку в ресторане, они зарезали двух местных жителей. Накануне похорон потерпевших горожане разгромили несколько торговых точек, принадлежавших кавказцам, потом подожгли ресторан, в Кондопоге начались погромы. Несколько десятков семей, приехавших с Кавказа, были вынуждены уехать. В город были стянуты силовики со всей Карелии.

Это было очень важное событие. Оно заключалось не в том, что там сожгли ресторан, а в том, что там один день не было вообще никакой власти в городе. Оттуда вообще все начальство разбежалось, и выяснилось, что из-за какой-то, в сущности, ерунды власть просто исчезла. Хорошо — в Кондопоге, а если вдруг не в Кондопоге? Это серьезная угроза. И тогда решили взяться за националистов, потому что они играли некоторую роль, хотя и понятно, что дело не в них. Не приехал бы Белов в Кондопогу, было бы все то же самое.

После этого создаются Центры «Э», и занимаются они в первую очередь этим. Прекратились разговоры, что преступления ненависти — это просто хулиганство. Когда начальство спохватилось, что здесь есть угроза не для мигранта из Таджикистана, на которого государству, конечно, плевать, а для государства, то все сразу изменилось.

А потом, когда ушел Сурков, прекратились сложные игры. При этом все это время репрессии, грубо говоря, увеличивались с каждым годом, пока слой вот этих уличных бойцов не проредили основательно. Сели сотни и сотни людей. И следующее поколение «молодых идеалистов», как выражался один товарищ, приходящих в это движение, уже все-таки боялись, а до этого не боялись.

Это изменило ситуацию, и ультраправое движение стало более политическим. Они про демократию с правами человека стали разговаривать. Вот как надавили посильнее — сразу все повернулось. Потом случились массовые протесты, которые вызвали некоторое усиление репрессивности в целом, и, конечно, националистов это тоже коснулось.

И еще ведь была история про огромное количество дел за высказывания, которые к концу просто стали сотнями исчисляться. Вот этот перелом происходит до протестов, где-то в 2011 году, безо всякой внешней причины. Я подозреваю, что просто машина наконец перестроилась и научилась это делать. Потому что для обычного следователя дико расследовать пост во «ВКонтакте», он обычно не с этим работает. А когда они научились, то пошло.

Затем была Украина, раскол в националистическом движении и угроза того, что военная мобилизация может как-то аукнуться. И уже с осени 2014 года начинаются усиленные репрессии против националистов, потому что они гипотетически — очаг кристаллизации для боевиков. Репрессии эти продолжаются, хотя целеполагание уже не столь понятно: давить-то некого толком, движение фактически разгромлено. От него остались небольшие группы. Сейчас можно думать, что репрессии в эту сторону дальше расти не будут, потому что некого давить.

— Какой сейчас общий знаменатель у тех, кто остался в ультраправом и ультралевом движении? Это некоторые политические требования? Заявление своей позиции и больше ничего?

— Оппозиционность. Надо понимать, что и анархисты, и все левые, и националисты — почти все являются оппозиционными группами. И поэтому сейчас это очень хорошо видно, когда националисты не могут устраивать свои собственные большие митинги: у них просто нет народу. Они ходят на чужие митинги: те, кто за Донбасс, приходят на митинги с КПРФ и «Левым Фронтом», а те, кто, условно, прокиевские, ходят на либеральные оппозиционные митинги. Крайне левые ходят и туда, и сюда, но в другом раскладе. А что у них осталось своего общего? Вот только 19 января.